Свен Дельбланк - Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

Герман медлил. Шевалье завороженно смотрел на него.

— Ей-Богу, не знаю… Оставить Длинного Ганса? Нет, это невозможно. Он следовал за мною в унижении, значит, последует и в благополучии.

Шевалье ощерил зубы в уродливой гримасе и опять скрестил руки на груди. Герман ничего не заметил. Снял лавровый венок, развязал платок и яростно крикнул в недра грота:

— Ганс! Упрямый остолоп! Сам выйдешь или за уши тебя тащить? Иди сюда. Я ведь теперь барон!

— Все это ложь и обманные призраки. Осенью вы были фельдмаршалом, и добром это не кончилось.

Шевалье с трудом овладел собой, прижал к груди острый подбородок.

— Не благоволите ли, ваша милость, все-таки…

— Вздор! Длинный Ганс! Если не выйдешь подобру-поздорову, я уеду домой без тебя. Можешь тогда сидеть в гроте и злиться.

— Еще чего, — буркнул Длинный Ганс, высунув из грота кудлатую голову. — Да нешто вы, пастор, без меня управитесь?

— Значит, едешь?

— Понятное дело, еду.

— A la bonne heure, — вздохнул шевалье. — Как вам будет угодно. Все готово. Ваш отшельнический контракт аннулирован, Его величество проявил необычайное благорасположение и внимание. Карета ждет у калитки. Итак, в Вальдштайн.

— В Вальдштайн.

Цветущие деревья в саду обвиты белым кружевным покровом. Статуй почти не видно средь кипени цветения, они беспомощно простирают руки, словно утопающие, которые вот-вот навеки исчезнут в пенных валах прибоя. Все изваяния искусно отреставрированы. Кто не знает, тому и в голову не придет, что некогда они пали жертвой разъяренного великана. Майский день лучезарно-прекрасен, генерал при смерти, а жизнь так хороша. Погодите, говорят вальдштайнские старики, вскорости у нас будет новый господин, еще пострашнее нынешнего. Но стариков никто не слушает.

Эрмелинда сидит у окна, она очень отяжелела. Белая шея истончала, как будто голова стремится порвать оковы и оставить это отвратительное тело. Руки безвольно висят по сторонам кресла, белые, праздные, она словно умышленно держит их на расстоянии от нечистого тела. На коленях зеркальце, стеклом вниз.

На скамеечке у ее ног сидит Урсула, вяжет землисто-серый чулок. Эрмелинда взяла к себе Германову сожительницу, чтобы та пособляла ей в пору беременности. Сама она не желает иметь касательства к этому пухнущему телу, к его брожениям, капризам, выделениям и резким, мучительным метаморфозам. Неразговорчивая мужеподобная служанка обязана мыть и холить эту враждебную часть Эрмелиндина существа, как ухаживают за беспомощным ребенком, даже когда он вызывает неприязнь. Эрмелинда не может воспрепятствовать происходящему с нею. Какой толк от заносчивых протестов? Я не хочу! Ах, плоти нет дела до ее хотений… Бесстрастно и неотвратимо, точно отравный гриб, зреет плод в ее лоне.

Герман ходит по дворцу, обок него шевалье — держит под руку, дружелюбно, но крепко. Герман новыми глазами смотрит на богатства вокруг. Эти сокровища более не враждебны, они глядят на него с надеждой, как собрание сословий, ожидающее первой речи нового монарха. В рыцарской зале он останавливается и восторженно созерцает целую галерею фламандских гобеленов. На них изображены жизнь и деяния Алкида. Дивные шедевры, быть может чуть слишком грандиозные для стен рыцарской залы. Краски чуть побледнели, истаяли, как ароматы старинного ларца с пряностями; тканые картины достигли расцвета зрелости и мягкости.

— Красиво.

— Да, не правда ли? Подарок генералу от принцессы Софии Амелии.

— Но чего-то мне здесь недостает…

— Недостает? A-а, понимаю. Комплект неполон. Два последних гобелена утрачены. Однако же, ваша милость, мешкать более нельзя. Генерал вот-вот отдаст Богу душу.

Пальцы шевалье крепче стиснули руку, и Герман недовольно дернулся. Ну почему тайна его рождения может быть раскрыта лишь у смертного одра генерала?.. Все оборачивается одной из тех душераздирающих мелодраматических сцен, какие он научился презирать в безмятежные дни отшельнической жизни. Не отдавая себе в том отчета, он слегка упирался, но шевалье неумолимо влек его к цели. Длинный Ганс босиком крался следом, хмурый, задумчивый, сердитый.

Герман с ног до головы в новом платье. Цветистый кафтан, красный камзол, белые шелковые штаны, туфли с бриллиантовыми пряжками. Легкий и удобный костюм, ласково облекающий тело. И все же в глубине души ему чуточку недоставало знакомого прикосновения колючего рубища. А Длинный-то Ганс по-прежнему в лохмотьях. Но, ваша милость, это совершенно невозможно… Он же сущий дикарь, да и не подберешь ему ничего в дворцовых гардеробах. Нам правда надо спешить. Генерал на ладан дышит.