Свен Дельбланк - Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

В ожидании дневного спектакля возле грота, хихикая и восторженно вскрикивая, уже собралась стайка английских барышень, обремененных корзинками с едой, альбомами для эскизов, складными стульями, шотландскими пледами, зонтиками, альпенштоками и растрепанными гувернантками. Впереди стояла маленькая бледная девушка — шестнадцатилетняя Амелия Фицджон-Фортескью, волевая и целеустремленная, сильный, живучий отпрыск старинного рода. Барышни совершали образовательное путешествие.

Часы на башне руины трижды гулко пробили, и Длинный Ганс величественно вышел из грота. Юные англичанки запищали от восторга.

— Смертные женщины! — загремел Длинный Ганс. — С благоговением приблизьтесь к священной обители, где влачит свои последние дни несчастный страдалец. Благоговейте! Благоговейте!

— Isn’t it exciting, darling [75] Ну не восхитительно ли, дорогая ( англ. ). , — шепнула подруге Присцилла Фезерстонхо. Но Амелия не слушала. Ее твердый серый взгляд был прикован к мускулистым икрам Длинного Ганса.

— Благоговейте пред тем, кто любил более иных смертных, пред тем, кого коснулся перст Господень, благоговейте пред отшельником Вольмаром…

Длинный Ганс хлопнул в ладоши, барышни от волнения грызли ногти. Из грота выглянула встревоженная физиономия Германа. Нервно моргая под очками, он поправил лавровый венок, нахлобученный на косматые волосы. Потом наконец собрался с духом, выскочил из грота и первым делом испустил жалобный вопль, который тотчас утонул в восторженных возгласах английских мисс. Вообще-то они были донельзя разочарованы. Вольмар никоим образом не соответствовал их представлениям о романтическом отшельнике. Он был задрапирован в стриженую овчину, из которой руки-ноги торчали будто ростки из старой картофелины, и опирался на здоровенную сучковатую дубинку, явно слишком тяжелую и неудобную. Поправив очки, он для верности возопил еще разок.

— Внемлите воплю истерзанной души Вольмара, — без запинки провозгласил Длинный Ганс. — О Провидение! Долго ли еще будешь ты являть свою немилость? Поразите его молнией, о небеса! Зачем глумиться над своим же творением? Разве мало страданий изведал сей горемыка? Разве не разрушили вы его грезы о любви? Не растоптали его самые святые порывы? Не раздавили его тяжелым каблуком, будто мокрицу? Жестокая участь! Несправедливое Провидение!

— О-о-о! — возопил Вольмар, потрясши дубинкою.

— И-и! — взвизгнули англичанки. — Isn’t it exciting?

Только Амелия Фицджон-Фортескью, достойная дщерь младой империи, по-прежнему молчала, слегка нахмурив белый лобик. Длинный Ганс ответил на ее взгляд нежнейшей улыбкой. Амелия затрепетала, мурашки пробежали под кружевной косынкой на груди. Решительное личико говорило о великих планах.

Второй номер программы. Длинный Ганс вынес арфу, и Герман, страдальчески глядя в облака, взял несколько аккордов.

— Oh! Just like Ossian! Isn’t it frightfully exciting! [76] Ой! Прямо как Оссиан! До ужаса восхитительно, правда? ( англ. )

Спектакль закончился. Герман удалился, испустив напоследок страдальческий стон. Барышни загалдели как сороки и пошли прочь, но Амелия приотстала. Она медлила в нерешительности, пока гомонящая стайка не исчезла за купой кустов. Тогда она энергично подобрала юбки и устремилась прямиком в объятия Длинного Ганса, который застенчиво дал себя побороть и увести под сень ореховых зарослей. Плод этих торопливых объятий со временем прославился под именем Джона (Большого Джона), первого герцога Девонширского, великого сына зеленого Альбиона, созидателя империи, который навеки смежил свои очи уже при королеве Виктории, усталый от бремени лет и почета. То была не последняя встреча Длинного Ганса с британской знатью, но о других его встречах и о приключениях во Франции повествует совсем иная хроника.

Яркое вешнее утро обещало лучезарный погожий день. Отшельник Вольмар уже слегка вспотел. Не так давно он перенес воспаление уха, отчего горестные его вопли звучали поистине естественно и душераздирающе, и теперь, чтобы уберечься от сквозняка в гроте, покрывал голову платком. Длинный Ганс зевнул как бегемот и поскреб башку под ночным колпаком. Друзья сидели на солнышке возле грота и мирно завтракали, доставая припасы из корзины. Отшельников кормили трижды в день за счет дирекции парка. Меню было на славу. Нынешнее занятие, как Герман без устали внушал Длинному Гансу, вообще обеспечивало множество льгот. Чаевые были хорошие, и после восьми-десяти лет практики умелый отшельник вполне мог уйти на покой. Одно плохо — сам грот, место крайне сырое и открытое для сквозняков. Ревматизм и зубная боль слыли у отшельников профессиональными заболеваниями.