Свен Дельбланк - Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

— Exactement [55] Вот именно ( франц .). . Я вступаю в контакт с многообещающими молодыми полководцами, посредством писем или через доверенных лиц, и предлагаю мои услуги. Отклоняют их редко. Конечно же, досадно быть зависимым от меня, но еще досаднее потерпеть неудачу. Ведь им при всей гордыне и бряцании оружием так часто недостает уверенности в собственных силах. Обыкновенно они с радостью принимают мои услуги.

— Невероятно!

— Что-о? Невероятно?

— Правда всегда невероятна, ваше превосходительство, с нею никакой вымысел не сравнится.

— Что ж. Это верно. Итак, я руковожу их операциями. Тактические подробности, понятно, уточняют сами клиенты, я ограничиваюсь тем, что набрасываю стратегию. Все победы, одержанные за последние полвека, выпестованы мною.

— Надо же! И национальных предпочтений у вашего превосходительства нет? Французов вы, полагаю, не поддерживаете, во всяком случае судя по военной истории последних лет.

— Конечно, нет. Я выше всех и всяческих границ и национальных предрассудков, я вмешиваюсь, только когда меня просят. Порой я забавы ради в разгар сражения перехожу на другую сторону. Видеть, как безмятежный полководец меняется в лице, когда победа ускользает у него из рук… Хи-хи-хи! Очень забавно. Ты упомянул о Франции. Откровенно говоря, после смерти великого Людовика родная страна действовала мне на нервы. Светские беседы, любезности, ученые дамы, литературные салоны, стихотворные послания, памфлеты против нетерпимости, нет, знаешь ли… Однако ж я с давних пор присматривался к Пруссии и твердил себе, что со временем она сумеет занять в истории величайшее место. Какая гражданственность! Какие рекруты!

— Вы чрезвычайно любезны.

— Ну, я не уверен, что как раз ты особенно типичен… Словом, еще когда Фридрих был наследным принцем, я написал ему и предложил мои услуги. Поначалу он заартачился, ты ведь знаешь, как обстоит с молодежью…

— О да.

— Молодые люди заносчивы, а трезвости суждений у них ни на грош. Однако ж в конце концов он взялся за ум. Да ты и сам знаешь, как все было. Что до моих услуг, думаю, у Фридриха Великого нет повода для недовольства.

— Ваше превосходительство, как подлинно историческая правда, все это крайне интересно и поучительно, но я не понимаю, какое место вы прочите мне.

Старик пошарил по столу, нащупал серебряный колокольчик и с хитрой усмешкой погрозил своему адепту.

— Сейчас поймешь!

От пронзительного звона у Германа душа ушла в пятки. А колокольчик так и заливался — будто горстями разбрасывал серебряные зернышки. Дубовая дверь распахнулась, и в кабинет бесшумно шмыгнули три лакея в черном, сгибаясь под тяжестью громадных плетеных корзин.

— Монсиньор?

— Приступай, Игнацио!

Мрачный смуглокожий челядинец сбил новоявленного фельдмаршала с ног. Жесткие пальцы раздели Германа с таким же проворством, с каким крестьянка ощипывает каплуна. В мгновение ока он оказался в костюме Адама, только веревочка с «зубным» амулетом болталась на шее. Герман волчком плясал в шустрых лакейских пальцах. Надушенное чистое белье. Батистовая сорочка с пеной кружев, синие штаны из превосходного сукна, лакированные полусапожки и шитый золотом камзол. Потом его силой усадили на стул, прошлись по носу пуховкой.

— È basta. Хватит, Игнацио. Дай-ка взглянуть.

Виллар критически обозрел нового Германа в лорнет. Лакеи стояли наготове с ручными зеркалами и гримерным ларцом. Один держал перед собой парик на подставке и гребнем подправлял пудреные букли.

— Он выглядит чересчур молодо. Добавь румян.

Гримерный карандаш. Мрачно-смуглый Игнацио, защемляя пинцетом Германовы щеки, соорудил несколько рябинок, точь-в-точь как настоящие. Затем к щеке прижали раскаленные щипцы для завивки, послышалось шипение.

— Черт! Что вы делаете? — завопил Герман.

— Терпение, ваше превосходительство.

Щека вокруг красного ожога вздулась, и Германов глаз утонул в распухшей плоти будто изюмина в пудинге. Влажная щетка пригладила брови. Сальные патлы подобрали под натянутый на голову бычий пузырь, а сверху водрузили белый курчавый парик. Очки заменили лорнетом. Лакеи шагнули в сторону, со сдержанной гордостью глядя на дело своих рук. Маршал сравнил гостя с миниатюрой, которая лежала перед ним на столе.

— Ventre-saint-gris! Вылитый Траутветтер!

Игнацио поднес зеркало, и Герман остолбенело уставился на свое отражение. На него сурово взирал краснолицый рябой старик фельдмаршал. Бывалый бесхитростный солдат, который боится Бога и чтит короля, а за обедом осушает не меньше четырех бутылок бордо. Предположительно домашний тиран, умом не блещет, а свою неуверенность прячет под маской честного неотесанного рубаки. Любит порассуждать о добром старом времени. Боится грозы и украдкой лакомится сластями. Жена у него из благородного семейства, и ему это снести трудновато. Сын не желает быть военным, он побывал в Париже и немножко презирает отца. Отец же охотно и запросто ведет разговоры с крестьянами. Угощает понюшкой, но в аренде неуступчив. Есть у него две-три излюбленные истории, которыми он наводит тоску на домочадцев. Какие? Что сказал на аудиенции король? Когда я спас положение при Мольвице? Герман завороженно всматривался в свое новое «я». Изобразил на пробу суровость, нахмурил лоб, опустил вниз уголок рта.