Свен Дельбланк - Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

— Исповедь, курения… Значит, вы из этих.

— Сейчас — да. Католицизм, пожалуй, именно та конфессия, которая как нельзя более под стать homme de qualité [50] Аристократу ( франц .). . Арендаторы у меня, разумеется, добрые лютеране. Впрочем, когда хвораю, я не могу не признать бесспорных преимуществ реформированного вероисповедания и тогда велю подстричь мои волосы, надеваю черное платье и, прихлебывая овсяный отвар или бузинный чай, читаю Паскаля {89} 89 Паскаль, Блез (1623–1662) — знаменитый французский математик, физик и религиозный философ; здесь имеется в виду его книга «Мысли», в которой он развивает идею трагичности и хрупкости человека, находящегося между двумя безднами — бесконечностью и ничтожеством (человек — «мыслящий тростник»); путь постижения тайн бытия и спасения человека от отчаяния Паскаль видел в христианстве. . Мрачно и в общем скучновато, но по-своему великолепно. Да, согласен, религия — это неплохо. Но когда она становится доктриной, амбициозным требованием, вызовом реальности… Благодарю покорно! Тогда я сразу меняю платье. Вероломство — мое единственное убеждение.

— Воля ваша, можете придерживаться какой угодно конфессии, я и сам не особенно крепок в вере… и в том, чтобы относиться к обязательствам перед Господом как к театральному гардеробу, наверное, есть своя привлекательность. Но разве у вас нет определенных обязательств перед человечеством? Можно ли, ведя такую жизнь, иметь чистую совесть? Боже мой, с вашим состоянием можно сделаться великим деятелем — государственным мужем, благодетелем человечества…

— Ах, до чего же вы наивны! Ведь я и есть благодетель человечества, черт возьми! Сами подумайте, от каких страданий избавлено человечество потому лишь, что я довольствуюсь жизнью частного лица. Пожалуй, для человечества нет проклятия страшнее, чем великие деятели! О полководцах и государственных мужах я говорить не стану, вместо меня скажет история. Но вспомните о святых и философах, чьи деяния ужаснее деяний Аттилы и Нерона. Жестокой требовательностью и неуемными мечтаниями о возможности невозможного они толкают человечество к гибели… Пророчествуют об иллюзорном рае и, точно неразумных детей, подстрекают нас к крестовому походу на несуществующий Иерусалим. Эти вожди, проводники, картографы… Словно какая-нибудь карта может достоверно совпасть с реальностью и по-настоящему пригодиться, а не сбивать нас с пути в странствии по пустыне. Натура требует от нас только, чтобы мы оставались там, где находимся, жили как живется, спокойно принимали смену дня и ночи, ночи и дня, терпеливые и безмятежные как деревья под небом, без сумасбродных претензий к своей или чужой судьбе. Я живу именно так, и я счастлив. Я отыскал философский камень.

Барон дружелюбно кивнул Филлиде, которая уже несколько времени ждала, подпирая лютню белым пухлым животиком. Филлида с поклоном ударила по струнам и запела под собственный аккомпанемент:

Филлида умолкла и, прижав ладонь к губам, устремила взор на Длинного Ганса. Парень расстегнул куртку, положил полуобглоданного поросенка на стол и яростно скреб волосатую грудь. Барон нахмурился и нервно потеребил халат.

— Философский камень, — пробурчал Герман себе под нос. Он не слушал песню Филлиды. — Ах, все мое существо бунтует против этого. Господин фон Штайн, вы человек образованный, светский. Помогите мне опровергнуть барона. У меня в голове шумит от его превосходных аргументов и превосходного бургундского, и, может быть, я просто завидую тому, что он владеет этим заколдованным замком, и цветущим садом, и пухленькими пастушками… Скажите, что я прав в диспуте с бароном, хоть я всего-навсего беглый священник в залатанных штанах, с тремя предупреждениями от консистории.

— Вы нечто большее, господин Диоген. И в том, что вы говорите, пожалуй, есть некий смысл. На мой взгляд, барон не столь уж последовательный приверженец любезного Эпикура. От самого высокого наслаждения он отрекается. Ведь роль филантропа и благодетеля человечества может бесспорно доставить удовольствие, тут вы, разумеется, правы. Только относиться к ней надобно так, как вельможа относится к театру. Он может получить большую роль, а может и потерять ее. Интриги и амбиции профессиональных актеров светскому человеку не пристали. И вот тогда — если от исполнения не зависят ни жизнь, ни счастье, ни пропитание, — только тогда спектакль даст, пожалуй, не меньше услады, чем сказочный замок барона Хельффена.