Анатолий Курчаткин - Солнце сияло

— По-моему, мы с вами где-то встречались, — сказал я.

— Да? — Она прыснула. Не засмеялась, а именно прыснула — словно внутри ее так и бросило в хохот, но она изо всех сил пыталась сдержаться. Несомненно встречались. По-моему, в этих же стенах, только в иных обстоятельствах.

Она договаривала — я уже знал, кто она. Я даже знал ее имя. Она прыснула — и тут же я увидел ее не только в других обстоятельствах, но и в других стенах. Она выпорхнула к нам со Стасом из глубины квартиры легким цветным мотыльком, «Ира!» — шагнул к ней Стас, она вгляделась в него и, ойкнув, прыснула: «Вы в самом деле? И с другом!».

Было мгновение — я хотел открыться ей, где и в каких обстоятельствах мы встречались, но вовремя прикусил язык. Что говорить, события того вечера жгли меня горячим чувством униженности, откройся я ей — и те события тотчас бы встали между нами непреодолимой Китайской стеной. Униженному в наследство от столкновения достается слякоть ненависти, унизившему — холод презрения. Соединение их может дать только гремучую смесь. Не открываясь ей, я наглухо замуровывал свое унижение, уничтожал его, как уничтожал и ее презрение, мы становились с ней квиты, я поднимался с ней вровень, — и там уже дальше всему должен был пойти новый отсчет и счет.

— Надо же как-то затеять разговор, — сказал я в ответ на ее самоуверенное, но ошибочное замечание о месте нашей предыдущей встречи.

— Неоригинально, — парировала она.

— Зато наверняка. Люблю, чтобы наверняка.

— Как это пресно.

— Тем не менее. Люблю, — подтвердил я.

Что напрочь не соответствовало истине. Уж чего-чего, а вот этого любви к «наверняка» — за мной никогда не водилось. Вернее было бы сказать, что наоборот.

— Наверняка — удел посредственностей, — сказала Ира.

— Или гениев, — сказал я. — У нас, знаете, недостает времени размениваться на ошибки.

— Вы себя считаете гением? — вновь слегка прыснув, спросила Ира.

— Ни в коем случае, — заверил я. — Мнение друзей, знакомых и прочих окружающих.

Тут я тоже согрешил против истины. Если я и не считал себя гением, то уж кем-то сродни ему — это точно.

Так мы стояли, мололи языками — и вдруг оказались уже перед буфетчицей.

Этот наш разговор происходил в то время, когда я стал позволять себе к стакану кофейной бурды пирожок-другой. Поэтому, очутившись перед буфетчицей, я решил завершить клееж фигурой высшего пилотажа.

— Что мадемуазель собирается вкушать? — с небрежностью человека, чьи карманы трещат от банкнот, спросил я. При этом почти не сомневаясь, что она откажется.

Но она согласилась! Похоже, если бы я не предложил заплатить за нее, она была бы обескуражена и оскорблена.

Ира взяла полный обед: салат, лангет и даже пирожное к чаю, — так что я опустошил свой кошелек на неделю вперед.

Мой спутник, с которым мы собирались обсудить за кофе кое-какие проблемы (вернее, это собирался я, а он не имел и понятия), молча, не произнеся ни слова, присутствовал рядом с нами — и пока мы стояли у стойки, и пока сидели за столом, и шли затем к лифтам, чтобы выйти наружу уже каждый на своем этаже. Он разомкнул рот, только когда мы остались с ним вдвоем.

— Имеешь представление, кого клеил?

Это был тот самый оператор, с которым я выезжал на свою первую съемку. Подобно мне его звали простым и обыденным именем: Николай. Мы с ним не то чтобы подружились, а сошлись. Я полюбил работать с ним, старался всякий раз заполучить к себе в бригаду, и он натаскивал меня в операторском деле. Я с ним об этом и намеревался потолковать: об операторских фишках, о постановке кадра, о движении камеры (когда я стану снимать клипы, как мне пригодятся его уроки!).

— А что, кого я клеил? — удивился я заданному Николаем вопросу.

— А то ты не знал?

Он назвал фамилию, от которой по мне прошел электрический ток. Отец ее занимал на соседнем канале пост — не Эверест, но крыша мира Памир — это точно. Я невольно присвистнул:

— Этого только не хватало!

На лице Николая играло его обычное снисходительное выражение обладания тайным знанием.

— Дорого тебе обойдется поволочиться. Пошурует у тебя по карманам — все высвистит. Гляди! Ты, правда, человек денежный…

— Я?! — Это у меня вырвалось уже не с удивлением, а чистой воды изумлением. Интересную я имел репутацию.

— А разве нет? — проговорил Николай. — Неужели Конёв тебе не откалывает?

Меня словно подсекло, я остановился. Как бы некое понимание шевельнулось внутри меня. Как бы я что-то знал втайне от самого себя о Конёве, догадывался — и не мог догадаться до конца.