Анатолий Курчаткин: Счастье Вениамина Л.

— Не знаю. — Вениамину Л. и здесь не требовалось ничего выдумывать. — Жрать так хотелось. Так давно мяса не пробовал…

Дежурный выматерился. И тотчас заоглядывался по сторонам — будто боялся, что кроме Вениамина Л. его услышит кто-то еще.

Но они сейчас были тут вдвоем, больше никого. А тот, другой, крыса, ушел в дальний конец коридора и спал там на топчане.

— Значит, слушай, — сказал дежурный, понизив голос. — Дело твое швах, тебя взяли на месте, тебе и отвечать. А с этими, — он сделал рукой движение около своего лица, изображая крысиную морду, — все равно никто связываться не станет. Особенно теперь, после закона. Слышал о законе?

— Слышал, — кивнул Вениамин Л.

— Высший этап эволюции, куда денешься! — Дежурный снова с осторожностью матюгнулся. — Но ты слушай!

— Да, — вытянулся перед ним на стуле Вениамин Л.

— Я тебя сейчас отпущу. Выйдешь — и рви, чтобы ветер в ушах свистел. А я тревогу чуть погодя подниму. Будто ты только что рванул. Поймают — жив не останешься. Убежишь — твое счастье. Сможешь бежать? — с сомнением оглядел он Вениамина Л.

Сможет ли? Еще минуту назад Вениамин Л. едва двигался. Что говорить, коронно его отделали, как сказала проститутка. Но сейчас он ощутил, что не просто побежит, а полетит быстрее пули. И что, в конце концов: быть растерзанным этими — или сгнить в тюрьме…

— Когда? — поднялся он со стула. — Прямо сейчас?

— Прямо, — подтвердил дежурный.

Вениамин Л. бросился к двери, распахнул ее, выскочил на крыльцо под фонарный свет и, скатившись в темноту, понесся по пустынной ночной улице — будто летел.

Вениамин Л. увидел своего спасителя еще раз — много месяцев спустя, — чтобы стать свидетелем его смерти. Он увидел его сначала в слуховое окно с чердака, — тот бежал через дорогу к дому, за ним в каком-нибудь десятке метров неслось сразу несколько этих , он оглянулся на ходу и выстрелил, не попал, и еще спустя мгновение и он, и несущаяся за ним стая исчезли из поля зрения Вениамина Л. Потом снизу, с лестничной клетки, через чердачную дверь слуха Вениамина Л. достигли запаленные громкие крики, топот множества бегущих ног — видимо, дежурный заскочил в подъезд и мчался по лестнице наверх.

Вениамин Л. отпрянул от слухового окна и, в один миг вскарабкавшись по стропилам, оказался под самой крышей, на выступе печной трубы. Он потому и облюбовал этот дом для обитания, что здесь, на чердаке, были эти кирпичные трубы с площадками-выступами под самой крышей. Печи давно не действовали, в доме стояли газовые плиты, но разбирать трубы никто не стал, и на их уступах было удобно прятаться от облав.

Сверху, из-под крыши, Вениамину Л. было видно, как чердачная дверь отлетела к стене, и вместе с хлынувшим вовнутрь светом на чердак ворвался дежурный. Он ворвался — и заметался туда-сюда, не зная, что делать дальше. Затем рванулся к слуховому окну, у которого только что находился Вениамин Л., но то мгновение, что он метался, не зная, что предпринять, оказалось для него гибельным. На чердак, один за другим, вломилась вся стая. Дежурный, пятясь, выстрелил — раздался истошный, будто обиженный визг раненого, выстрелил еще — и, судя по новому визгу, снова попал, но это и все. Остальные из стаи прыгнули на него, сбили с ног — и повторилось то, что Вениамин Л. наблюдал тогда с директором магазина.

Закончив с дежурным, вдоволь нализавшись вытекшей из ран крови, его преследователи поднялись со всех четырех на задние конечности и, подтащив тело к слуховому окну, выволокли его на крышу, сбросили с крыши на землю. Пусть полежит там, падла человеческая, в назидание другим, чтоб неповадно было, переговаривались они, влезая с крыши обратно на чердак.

Они ушли, таща на себе раненых, а Вениамин Л. еще долго не мог спуститься с короткого, узкого, неудобного выступа вниз. В нем будто все окоченело. Он не в силах был пошевелить ни одним членом.

Он прятался здесь, на чердаке, уже бездну времени, почти никуда отсюда не выходя. На чердаке жила колония голубей, Вениамин Л. приноровился ловить их, а то, что приходилось есть их сырыми, — тут у него никаких проблем не возникало. Наоборот, ему это нравилось, и он даже научился пить их кровь, перекусывая жилку на шее, — еще совсем живую, толкающуюся ударами замирающего сердца. Вот как он наловчился ловить голубей — вот что восхищало его в самом себе. Тихо подкрасться, броситься молниеносным движением, не позволив взлететь… как у него это только и получалось!

Иногда на чердак забирались бездомные кошки или собаки, — их Вениамин Л. тоже не упустил ни одной. К кошкам и собакам он испытывал какую-то особую, жгучую неприязнь и бросался на них вовсе не потому, что видел в них пищу, а потому, что ему было ненавистно само их существование, то, что они просто были; бросался несмотря на то, что рисковал потерять глаза — это когда кошка, — а то и вовсе не одолеть противника — среди собак попадались довольно крупные экземпляры. Однако пока Вениамин Л. всякий раз выходил победителем. Он научился, как и они, пользоваться зубами — это оказалось совсем просто и было эффективно, следовало лишь не дать ухватить за шею себя. А в руках для таких случаев у него всегда был нож, и зубы с ножом — получалось в высшей степени действенно. Правда, последнее время руки странным образом стали плохо держать нож, вообще что-либо держать, и он уже начал тренировать себя, чтобы в следующий раз обойтись без ножа, использовав вместо него ногти. За время этой дикой жизни здесь, на чердаке, ногти у него окрепли, перестали быть ломкими, он дал им отрасти подлиннее и иногда, поймав голубя, не перекусывал ему жилку, а взрезал ее ногтем. Получалось — будто ножом.