Отохико Кага - Приговор

Таким образом, даже если его завтра казнят, для семьи он останется живым в течение ещё десяти лет.

— Особенно тяжело мне дались те, что для старшего сына. Надо было каждый раз соображать, какая может быть погода, к тому же парень ведь будет расти, так что и содержание должно соответствовать.

Он только один раз показал мне такую открытку. Это было новогоднее поздравление, адресованное дочери: знаки — каждый величиной примерно в два миллиметра, то есть не больше кунжутного семечка — теснились аккуратными плотными рядами, текста хватило бы на несколько листков почтовой бумаги.

Житьхочужитьхочу просто житьхочу…

Открылась кормушка, и в неё просунули ящичек с еженедельником и газетой. Особенного желания читать не было, но рука машинально потянулась к ящичку. Газета вчерашняя. Пробежался глазами по заголовкам — ничего интересного. «Местное население говорит „нет" манёврам Американской армии», «Ушёл в отставку ректор университета Н.», «Растут цены на акции», «Оппозиционные партии требуют, чтобы правительство приняло на себя ответственность за решение… проблемы», «К вопросу о взаимосвязанных отраслях промышленности — чиновники по-прежнему назначаются по указанию сверху», «Цветут сливы. Быстрая поступь весны. Приглашаем в парк Кайракуэн в конце месяца», «На какие цели расходуются средства налогоплательщиков», «Участие студентов в университетских реформах — заявление представителей студенчества»… Абсолютно ничего интересного. Всё это не имеет ко мне никакого отношения. Статьи же о преступлениях, которые, может, я бы и прочёл, тщательно закрашены чёрным, и прочесть их невозможно.

Из кормушки вываливаются открытка и письмо. Открытка от отца Пишона, его сразу можно узнать по чудовищно дурному почерку.

Знаешь, в будущем месяце приехать не получится. Никак не выходит. Через месяц тоже не удастся, у меня «благочестивые размышления». Такие вот дела. Но в мае приеду наверняка. И как обещал, привезу «Requiem» Форе.

Ave Maria

Вспомнив серо-голубые глаза отца Пишона, его добродушное румяное лицо, невольно улыбаюсь. Человек он чрезвычайно загруженный: курирует женский монастырь, постоянно ездит по всей стране с лекциями, преподаёт французский во французском лицее Атенё Франсэ и в Японо-французском университете. И я чрезвычайно благодарен ему ведь при всей своей занятости он, хоть и не очень регулярно, наведывается и в тюрьму.

И всё же чего-то в нём не хватает. Я не могу искренне следовать за ним в его вере. Интересно, почему?

У отца Пишона весьма занятная речь. Он южанин, жизнерадостен и говорлив, как Тартарен из Тараскона, по-японски же выражается выспренне и очень по-женски: очевидно, научился от местных монахинь. Слушая его, невозможно удержаться от смеха, но его слова не находят отклика в сердце. Насмеявшись всласть, возвращаешься в камеру в прекрасном настроении, но почти сразу же ощущаешь себя обманутым. Как только с ним расстаёшься, он тут же становится для тебя совершенно чужим человеком, человеком из другого, благополучного мира.

Отец Пишон француз, но не это главное. Он продолжает оставаться французом даже теперь, прожив в Японии более двадцати лет, и я нахожу это совершенно естественным. Хуже другое — он смотрит на окружающий мир глазами француза и иначе смотреть не может. Например, при встрече он всегда пожимает человеку руку и обнимает его. Но даже это кажется мне более уместным, чем когда он раскланивается с тобой по-японски, в таких случаях мне становится как-то не по себе, я начинаю подозревать, что он паясничает. Мне всегда кажется, что он делает это нарочно, желая посмешить меня, и в результате создаётся впечатление, что ему самому эти поклоны кажутся очень забавным обычаем.

Письмо оказалось от сестры Кунимицу: она писала, что некая дама по имени Касуми, член «Общества утешения заключённых, приговорённых к высшей мере наказания», изъявила желание увидеться со мной, так вот, не могу ли я с ней встретиться и рассказать о своих горестях и надеждах. Письмо написано образцовым каллиграфическим почерком.

Не имею никакого представления о том, что такое «Общество утешения заключённых, приговорённых к высшей мере наказания». Судя по названию, его организовали люди, принадлежащие к так называемым сливкам общества, у которых вдруг возникло желание скрасить участь несчастных арестантов. Высшая мера наказания — это просто эвфемизм для смертной казни, но он заставляет вспомнить некоторые древние способы приведения в исполнение смертного приговора. Выставление голов казнённых у ворот тюрьмы, раздирание быками, колесование, бросание в яму, погребение заживо, бросание на съедение рыбам, утопление, сажание на кол, распиливание пилой, сжигание на костре, прибивание гвоздями к доске, вспарывание живота, удушение, обезглавливание, закалывание мечом… Какой смысл в том, чтобы утешать преступников, осуждённых на подобную «высшую меру наказания»? Утешать, отвлекать, успокаивать, выражать соболезнования, сострадать, жалеть, подшучивать, забавляться, насмехаться. Что-то есть, право, невесёлое в этом названии: «Общество утешения заключённых, приговорённых к высшей мере наказания».