Отохико Кага - Приговор

— Конечно. Я искренне так считаю, — сказал он, и под глазами его легли тени. — Раньше я обвинял других, это правда. Был в обиде на всех — на свою подружку, на мать, в общем, на всех «взрослых». Но теперь я так не думаю. Я понял, что в случившемся виноват только я один.

— Как же это грустно! — Тут она заметила, что по щекам её текут слёзы, и одновременно ощутила свинцовую тяжесть в груди.

— Что с вами? — упавшим голосом спросил он. Блеснули стёкла очков, словно брызнули слёзы.

— Просто взгрустнулось. В последнее время со мной это часто бывает. Вот и в прошлую субботу…

— Вы опять его вспомнили? Думаю, что сейчас больше всего вас беспокоит именно это.

— Да. — Щекам стало щекотно от высыхающих слёз, и она поморщилась. — Он-то придерживается диаметрально противоположного мнения. Послушать его, так во всех его бедах виноваты другие. Родители виноваты в том, что родили его в этой треклятой стране, профессора виноваты в том, что не понимают важности реформ в системе образования, предприятие виновато в том, что не берёт на работу его, выпускника университета, эпоха виновата в том, что молодые люди вроде нас лишены нормальных материальных условий… Он глубоко убеждён в том, что только он прав, а все остальные заблуждаются.

— Да, такие люди встречаются довольно часто. Они есть и здесь, выдают себя за революционеров и во всём, даже в своих преступлениях, обвиняют общество.

Тут надзиратель подозрительно на него покосился, и она почувствовала, что в его словах таится какая-то опасность, но он невозмутимо продолжил:

— На самом деле внешние факторы почти ничего не решают, нельзя перекладывать вину на эпоху, общество, власть. А интересно, что, по мнению вашего преподавателя криминальной психологии, является причиной преступления?

— Он считает, что у преступления есть и внешние и внутренние причины, то есть имеют значение как общественные факторы, так и особенности личности преступника.

— Это, конечно, верно, но боюсь, что такие определения слишком далеко уводят нас от истинного положения вещей. Ой, простите, как-то незаметно увлёкся теоретизированием.

— Ничего, мне нравится, когда вы теоретизируете. Впрочем, вы мне нравитесь всяким — и когда дружите с воробьями, и когда едите мороженое, и когда играете в бейсбол.

— Да ну? — Он смущённо передёрнул плечами. Желая подразнить его, она быстро сказала:

— Но «он» мне тоже нравится. Очень нравится, хотя он ужасный зануда.

Зачем я всё это говорю? Что за дурацкий характер! Ну и ладно, пусть всё летит к чертям. Кровь прилила к лицу, и она безобразно, до самых корней волос, покраснела.

— Вы его любите, — коротко сказал он.

— Да. Вот только он никого не любит. Он, видите ли, ещё слишком молод, чтобы любить.

На этом их разговор оборвался. Тихим эхом проскрипела ручка по бумаге, и всё стихло. В комнату ворвались голоса из соседней комнаты. Откуда-то донеслось старческое покашливание. Она тоже невольно закашлялась. Язык ощутил солёную горечь слёз. Там, за пластиковой перегородкой, уныло понурившись, сидел обиженный ею человек.

— Простите, — сказала она. — Я что-то слишком разболталась. Всё это вам не интересно. У меня сегодня какое-то странное настроение.

Он не отрываясь смотрел на неё. На губах блуждала мягкая улыбка, стёклышки очков и зрачки за ними — как окошки с двойными рамами. Наконец ей удалось улыбнуться ему в ответ. Её лицо немного побледнело и перестало блестеть от пота.

— Знаете, я сама не понимаю, зачем пришла.

— Я очень рад, что мы встретились. Правда. У меня никогда ещё не было такого приятного свидания.

— Приятного? Да, пожалуй. Мне тоже было приятно.

— Приходите ещё, пожалуйста.

Надзиратель сделал рукой знак, показывая, что свидание закончилось.

— Я приду, — поспешно сказала она. — И в следующий раз буду в нормальном состоянии.

— Вы и сегодня в нормальном. Желаю, чтобы вы с ним были счастливы.

У самого порога он обернулся и махнул ей рукой на прощанье. Вернувшись в опустевшую комнату ожидания, она задумалась. А в самом деле, зачем она приходила сюда сегодня?

У неё вдруг сильно заболело внутри, словно чья-то рука сдавила матку, она поняла, что пришло то самое, и бросилась в туалет. Когда в унитаз потекла красная слизь, она почувствовала себя опустошённой, будто из её тела вырвали сердцевину. К счастью, у неё оказалось с собой всё необходимое — собираясь утром, она предчувствовала, что может произойти нечто подобное. Всё время, пока она разговаривала с ним, в её теле назревала эта таинственная метаморфоза, совершенно недоступная его пониманию. Задыхаясь от запаха выделений, она спустила воду. Ей вдруг захотелось всеми нервными окончаниями ощутить на теле его руку, захотелось, чтобы он заполнил ненадёжную пустоту её тела. Да что это со мной? Кто, собственно говоря, этот «он»? Ведь это вовсе не Такэо Кусумото, с которым она только что разговаривала, это некий обобщённый образ, некое абстрактное существо мужского пола, совмещающее в себе черты отца, «любовника», Такэо Кусумото…