Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

В Провансе много прекрасных уголков, не мудрено, что Жофи и Крошка Ле хорошо проводили время. Нет, они не поженились, они хотели всего лишь наверстать то, что упустили в своем блаженном отрочестве. Крошка Ле не могла наслаждаться жизнью внизу, в деревне, а Жофи — в замке.

Сейчас Крошка Ле стала его крепостью, а он владельцем этой крепости: он ее защищал.

И у этой крепости были свои валы и рвы. Творец воздвиг ее на скалах, украсив восхитительными зубцами, выступами и садами. Но тот, кто захотел бы приблизиться к ней с оружием, потерпел бы поражение. Наверно, раскаленные стрелы могли бы сжечь крепость дотла. Но взять ее приступом сумел бы лишь тот, кто знал пароль. Тогда ворота распахнулись бы, а подъемный мост опустился бы.

Кто знал пароль?

Кому открыла эту тайну владелица крепости?

Жофи входил в возраст, и тут брат еще отсутствующего хозяина Блэ, граф, живший в том же краю, выразил желание на пасху посвятить в рыцари несколько молодых знатных господ. Он призвал и Жофи Рюделя. Эту торжественную церемонию граф затеял, видно, для того, чтобы собрать себе большую свиту и самому отправиться в крестовый поход. Какое горе для Жофи! Он исповедался благочестивому Барнабасу, излив ему, как водится, душу; правда благочестивый монах и сам все знал, знал, что Жофи хотел бы избежать торжества, назначенного на пасхальный понедельник. Но Барнабас призвал его к порядку, и, таким образом, Жофи в указанный день, в тот злосчастный день — впрочем, день прошел чрезвычайно мирно — был посвящен в благородный рыцарский сан, посвящен против воли в благородные рыцари.

«Не хочешь ли ты все же принять духовный сан, Жофи? — спросил опечаленный Барнабас. — Не хочешь ли ты отречься от мира?»

Ответ он знал заранее.

«Нет», — пробормотал испуганный юноша.

«Тогда будь, с божьей помощью, рыцарем. Прими обет и исполняй его».

В замке графа с Жофи проделали то же самое, что с остальными: заставили стоять всю ночь на часах в доспехах, облачили в белое, сняли рубаху, посадили в ванну и искупали. А в заключение повели на торжественную мессу и сказали слова посвящения:

«Помни — отныне ты рыцарь, защитник ордена и империи…»

Жофи опоясали мечом; он стал рыцарем и заранее знал: скоро что-нибудь стрясется; только не знал что.

Но он был начеку. Теперь он мог взять на себя управление замком на законном основании. Но он не хотел затрагивать эту опасную тему в присутствии Валентины, своей матери. Она продолжала править, как правила раньше, от имени крестоносца Пьера, ибо, как нам это уже известно, была женщина зубастая.

Юному Жофи понравилось расхаживать с мечом; что тут прикажешь делать гордой Валентине? Один рыцарь ей уже достаточно насолил, и избавиться от него было трудненько. Решено: и она станет рыцарем. Не даст посрамить себя сыну. Ибо и женщины могли в ту пору стать рыцарями, шевалье; видно, в этой части Франции жила особо сильная порода женщин. Для женщин кастильский король Санчо основал орден, и Валентина, вошедшая, само собой, в возраст, решила принять посвящение и в дальнейшем ходить опоясанной мечом, рыцарским мечом, конечно если она не будет размахивать в данную минуту поварешкой или спускаться с ключами в винный погреб.

С удивлением узнал юный рыцарь Жофи, что его мать Валентина отправляется в путь в Кастилию, чтобы, как она сказала, «уладить кое-какие дела». Ему она советовала не волноваться, ибо недели через три вернется домой. И правда, спустя три недели она прискакала, да, она прискакала на белом коне, точно таком же, на каком ехал он сам после посвящения в рыцари; на ней был шлем, она держала копье с вымпелом, и ее опоясывал — трудно поверить, — да, ее опоясывал меч. Еще через две недели она устроила в замке многолюдный пир, как и обещала сыну перед отъездом, — пир, чтобы отпраздновать посвящение Жофи в рыцари, однако не только Жофи, но и ее самое; какое необыкновенное происшествие!

И тут юному Жофи стало ясно, что его, в сущности, лишают наследства. Несмотря на кротость и овечий нрав, он разозлился. Начал думать и ломать себе голову, что бы такое предпринять. И вспомнил, что при посвящении в рыцари поклялся бороться за справедливость и достойно воздавать за несправедливость. Относилось ли это к несправедливости, которую он терпел сам? У старого Барнабаса он не нашел сочувствия, ибо тот боялся зла, как такового, и считал, что несправедливость к тебе, несправедливость, испытываемая тобой, существует лишь для того, чтобы нести свой крест. Тем более нельзя бороться с матерью, ведь ты ей всем обязан. И мудрый монах обронил несколько замечаний, напоминавших о том, что Валентина не мешала сыну развлекаться в деревне, что она проявляла снисходительность и материнское понимание при известных затруднениях, которые были связаны с деревней Конси и с Крошкой Ле.