Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

— Он… Эдвард и тут попытается тебя прощупать…

— Понимаю. Уже давно понял. Какое-то странное недоверие. Что мне скрывать? Именно потому я и хочу отдать себя на его суд и покончить с этими болезненными, невысказанными упреками. Разве я виноват в его состоянии? Из чего это следует? Разве я послал его на войну? Свой тяжелый крест он должен нести храбро и с достоинством, считать, как другие, за честь.

Врач:

— О чем он спрашивает? Только о войне?

— Война — лишь предлог. Его интересуют люди, в чем-то, по его мнению, виновные.

— Кого он имеет в виду, тебя или госпожу Элис?

Нахмурившись, Гордон не отвечал.

— У таких больных это бывает. Ты не должен нервничать. Они спрашивают о самых невероятных вещах.

— Ничем не могу помочь. К тому же я не в том возрасте, когда люди выставляют свою жизнь напоказ и пишут мемуары. Элис тридцать восемь лет.

— Возраст здесь ни при чем. Итак, ты решил рассказывать.

— Да. В это время он по крайней мере будет сидеть тихо. Я буду рассказывать. Он ведь постоянно что-то разнюхивает у нас в доме. Раньше это было ему не свойственно. Знаю — симптом болезни, но как-никак это его родительский кров. А не мусорное ведро, в котором ищут кость.

— Не волнуйся, Гордон.

— Его следовало оставить в клинике. Семья не для таких, как он. Конечно, все это устроила Элис. Но я уверен, и она не представляла себе, что из этого выйдет. Чего он хочет? В кого метит? В семью? В меня? Иногда я думаю: вот он бродит и бродит, а потом вдруг возьмет и подставит мне ножку. Ты можешь его понять? Разве я — ответь мне — бросил бомбу, которая уничтожила их крейсер? И разве моя вина — я еще раз спрашиваю, — разве моя вина, что он воевал? Ты ведь помнишь, он на этом настаивал. Если бы он не пошел сам, ему бы дали спокойно доучиться в университете. После войны тоже нужны люди. Мне хочется, Бен, все это подробно обсудить, но на свой лад, в присутствии других, пусть они меня проверят, пусть выяснят мою точку зрения. А то он ведет себя словно прокурор. От мальчика я этого не заслужил.

Врач успокаивающе заметил:

— Ты не должен его упрекать. Скажи лучше: о чем ты будешь рассказывать?

— Пока еще не решил.

— Не торопись. Как бы то ни было, это заинтересует всех, кого вы пригласите.

Прощаясь, доктор Кинг выразил сожаление, что не сможет присутствовать на их вечерах с самого начала. Он будет приезжать, как только освободится.

Гордон проводил врача в переднюю и с гордостью прошептал:

— Во-первых, я хочу рассказать ему о том, что интересует сейчас любого мыслящего человека; во-вторых, о том, что каждый отец обязан сообщить своему сыну, если желает ему добра; просветить его, хоть и не ставя все точки над «i», — что есть брак, любовь, семья. Кстати, тем самым я исполню свой родительский долг и по отношению к Кэтлин.

Доктор Кинг:

— Надеюсь, ты не очень трусишь перед этим выступлением?

Смеясь, они попрощались.

Лордом Креншоу нарекли Гордона Эллисона его друзья по названию шоссе и автобусной линии на западе Америки в Голливуде, которая, причудливо петляя, соединяет Ла-Бриа-авеню с бесконечным бульваром Уилаи и, соответственно, наоборот.

Дело в том, что в одном из ранних рассказов Эллисона некий лорд как-то поздним вечером сидел в автобусе на линии Креншоу в Голливуде. Из-за полумрака атмосфера в автобусе была столь таинственной, что слегка подвыпивший лорд потерял сознание, на конечной остановке его разбудили и предложили выйти из пустого автобуса.

Однако лорд предпочел отправиться в обратный путь на той же машине, чтобы несколько прийти в себя; он совершил еще один рейс, но на одной из конечных остановок с ним заговорил приметивший его водитель — он подумал, что элегантно одетый господин — преступник, пытающийся таким образом скрыться от преследования.

Тут вмешалась незнакомая дама: ей представилось, будто она с этим господином вчера вечером вместе ужинала. Господина спросили, куда он едет, но поскольку он не мог или не хотел ответить на этот вопрос, решили узнать, где он живет; на худой конец пусть скажет, как его имя и чем он занимается.

Растерявшийся незнакомец (по-видимому, он чувствовал себя припертым к стене) не нашел ничего лучшего, как назвать себя лордом Креншоу. Фамилия Креншоу сорвалась у него с языка после того, как он остановил взгляд на табличке в автобусе. Титул же лорда незнакомец добавил из головы.

Когда язвительный смех пассажиров постепенно замер, поглощенный тьмой ночи, незнакомца отправили в полицию, где его помытарили, а потом отпустили, привезли в ближайшую гостиницу и установили за ним слежку (никаких улик против него не было, и он оказался при деньгах, хоть и без документов). Незнакомцу дали возможность вспомнить, кто он, собственно, такой.