Дэвид Галеф - Плоть

— Тогда дай мне ключи, — сказал я. — Я не собираюсь сидеть здесь и ждать, когда мне вышибут зубы.

— Погоди, я… — Но он не успел закончить фразу, потому что в это время всем по ушам ударил пистолетный выстрел.

Менеджер бара выстрелил из револьвера в потолок. Драчуны застыли на месте, как, впрочем, и все остальные посетители. Я схватил Макса за здоровую руку и, как упирающегося ребенка, потащил к двери, над которой горели красные буквы ВЫХОД. На улице потребовал у него ключи и без промедления их получил, мы отъехали очень быстро, хотя в этом не было никакой необходимости — за нами никто не гнался. Я испытывал двойственное чувство: облегчение оттого, что выбрался оттуда, и сожаление по поводу того, что не принимал в свалке участия. В ней все же было что-то романтическое.

Такими же романтическими были и названия на номерах машин штата Миссисипи: Тишоминго, Язу, Санфлауэр, Итавамба, Чикасо, Юнион, Хамфри, Коагама, Понтоток, Санатобия, Таллахатчи, Чокто… Набери их побольше — и можно писать поэму. Но что означают эти названия? Как чувствует себя человек, родившийся в Начезе и смотрящий свысока на парней, имевших глупость родиться и вырасти в каком-нибудь Гринвилле? На шоссе «Колледж-Хилл» стоит продуктовый магазин с прачечной самообслуживания. На табло всегда горит предсказание исхода следующего матча «Бунтарей», сопровождаемое приличествующей цитатой из Библии. «Победа над „Зверями“ 15: 2. „Бунтари“ разгромят их». На шоссе номер шесть есть заведение «Фонсбис-Хэйр-Уорлд», с огромным волосяным шаром на рекламном щите. Когда я научусь любить Юг? Или хотя бы что-то понимать и прощать?

Я включил автомагнитолу Макса и прослушал конец какой-то древней блюзовой песенки. В большинстве известных мне блюзов поется о мужчине, покинувшем свой дом. Запись была плохая, лиричность песни воспринималась плохо, но кое-что я все же уловил: «Когда я чувствую себя одиноко, ты слышишь, как я стенаю… кто водит мой „Терраплан“ с тех пор, как я ушел… я откину капот, мама… я проверю масло». Следующая песня называлась «Блюз молочного теленка». Пелось в ней о теленке, потерявшем маму-корову. Я оглянулся на Макса, но он вырубился. Я ехал по темной деревенской глуши.

Среди всей этой чуждой мне растительности я чувствовал себя одиноко, подобно скитающейся Руфи. Потом со мной произошло нечто необъяснимое. Я ехал под пятьдесят миль и испытывал муки совести, потому что летевший из-под колес гравий немилосердно колотил по ярко окрашенному кузову «мазды». Мне же казалось, что камни эти летят в нас. Проклятые деревенские дороги. Если увидел на дороге плакат «Начинается дорога штата», пиши пропало. Значит, начинается отвратительная дорога. По обочинам ползет кудзу. Эта темно-зеленая в лучах фар трава забирается на деревья и душит их в своих смертоносных объятиях. На половине этой дороги я вдруг увидел движущееся нам навстречу облако пыли. Оказалось, что это старенький, заржавленный пикап-«шевроле» с покореженными крыльями. На багажнике лежало какое-то непонятное фермерское оборудование, тускло отражавшее мой дальний свет.

Я непроизвольно помахал рукой человеку, склонившемуся над рулем старенькой машины. Он помахал мне в ответ, и я вдруг почувствовал себя необыкновенно хорошо. Я почувствовал себя частью этой жизни, хотя, может быть, виной всему был «Будвайзер». Гравий продолжал лететь в машину, ну и что из того? Мы всегда можем заехать в местную автомастерскую, и если даже машину плохо отрихтуют и покрасят, то у Макса будет очень колоритный автомобиль. Мы и сами станем от этого куда более колоритными. В этой мысли было что-то освобождающее. Я чувствовал себя так, словно какие-то чувства к Югу просто растворились во мне, вместо того чтобы силой пробивать себе безнадежный путь. Наверное, то же самое чувствовал бы космический пришелец, которого местные жители уговорили снять скафандр; и этот гость из космоса вдруг понимает, что вполне может дышать здешним воздухом.

Всю обратную дорогу Макс полулежал на сиденье, прижавшись головой к стеклу, похожий на одинокого туриста. Как всегда, я не знал, о чем он думает. Мне было отчасти жаль его, но это была особая жалость — обычно ее испытывают по отношению к бродягам. На шоссе царил стигийский мрак, но я знал дорогу. Мы ехали домой.

Пылкое желание приобщиться к южной жизни улетучилось, как только мы подъехали к дому. Пленка с блюзами кончилась. Было уже поздно, мы оба были пьяны и находились в штате Миссисипи. Макс спал, уткнувшись носом в стекло, и мне пришлось толкнуть его, чтобы разбудить.