Михаэль Кумпфмюллер - Великолепие жизни

Пепо, муж Оттлы, на даче бывает редко. Приезжает по большей части лишь на выходные, изумляясь, что все это, оказывается, его жизнь — две дочурки, молодая жена, которая ночами почти не спит и благодарна ему за каждый час, когда он рядом. На сей раз он остается только на одну ночь, долго ругает проклятую контору, хотя из его тирад нетрудно заключить, что контора для него — спасительное прибежище. Он здоровается с детьми, дарит рассеянный поцелуй Оттле, кивает доктору, гладит малышку Хелену по волосам, спрашивает, где Вера, которая, едва он вошел, тут же сбежала. И это все — его жизнь? Сразу видно, что он во все это не верит. Но Оттла, похоже, толком ничего этого не замечает, то и дело вскакивает что-то ему принести, пытается рассказать, что Хелена вчера уже много раз улыбалась, а потом, в четыре утра, без всякой причины разревелась и орала два часа.

О господи, вздыхает Пепо, чья ночь тоже была недолгой, до полпервого он просидел над бумагами. Пеленки менять — это не для меня, признается он доктору, когда Оттла ненадолго выходит, к тому же ему все это ненавистно — природа, тишь, эти осы, будь они неладны. Говорить им особенно не о чем, возможно, потому, что Пепо чувствует — доктор видит его насквозь, хоть и относится не без симпатии, словно с зятем приключилось несчастье, которое при иных обстоятельствах вполне могло настичь и его самого.

Доктор знает: своих детей у него никогда не будет. За годы с Ф. он много раз об этом думал и твердо решил: не бывать этому. Или это сама жизнь за него все решила? Либо я пишу, либо живу с женой и детьми, так он думал: либо ты сам по себе и сам для себя, либо ведешь такую же жизнь, как отец, как сестры. Он не бесплоден, дети у него вполне могут быть. Он специально к врачу ходил, и тот удостоверил, так что дело не в этом. Страх — вот в чем дело, или женщину подходящую он не встретил, он сам женщин сперва заманивал, а потом прогонял, все тем же своим страхом их запугивал, ну, и другого еще боялся, что они его писательству помешают. А сам давно и не пишет ничего, уже несколько месяцев, если не считать писем Доре и коротких весточек друзьям, которые от него все дальше и дальше.

Почерк у нее все мельче. Иногда он с трудом его разбирает, словно она писала в вагоне поезда или поздно ночью в темноте, когда она себя не помнит от тоски. У нее нет больше сил, пишет она. Не надо мне тебе об этом говорить, но правда в том, что надолго меня уже не хватит. Без тебя я становлюсь противная, ругаюсь с Юдит, которой надоедает, что я такая нервная из-за тебя, без тебя. Я то и дело спотыкаюсь, ножом умудряюсь порезаться чуть не каждый день, не помню уже ни твоего имени, ни дня рождения, ни твоих поцелуев. Пожалуйста, приезжай, пишет она.

Доктор сидит один в саду и находит ее сетования вполне объяснимыми. У нее теперь есть на это право, а может, и не только право, может, это теперь ее долг. А для него это не просто зов, но еще и некий внутренний голос, напоминающий, что чудо — тоже штука вполне уязвимая.

Он намерен ехать через два дня. Оттла тоже не хочет больше оставаться. Пепо в городе, обещал за ней приехать, вот они все вместе и отправятся.

Насчет родителей Оттла советует прибегнуть к полуправде. Они сидят в саду, уже прохладно, но полчаса, пока дети еще спят, у них есть. Пусть скажет, что едет лишь на пару дней, с небольшим багажом, может, с этим они и смирятся. Ты хотя бы рад? Не сказать, что вид у него особо радостный. Он боится. Он рад — и он боится, прежде всего этого города, который, похоже, ему не по плечу, сейчас, когда такой кризис. Он уже не помнит в точности черты ее лица, носа не помнит. Губы помнит, взгляд помнит, и голос, пусть совсем издалека, этот голос говорит, что она чуть с ума не сошла, меня это чуть не убило, и я ведь даже не знаю, где этот проклятый Шелезен, черт бы его побрал…

В четвертый раз за это лето он пакует вещи. Сами по себе сборы ему нипочем, если бы не дорога. Да и дорога сама по себе тоже не так страшна, если бы в этом путешествии не решалась его жизнь…

Доктор знает: он будет колебаться до последней секунды, еще и ночью, и садясь в поезд, с дурной головой, потому что он почти не спал и до самого утра все сочинял, но так и не решился отослать телеграмму берлинской хозяйке с отказом от комнаты. Он все, все может себе представить: взгляд матери, покачивающего головой отца. И тем не менее утром он встанет и уйдет от них. Возьмет вещи и пойдет, не слушая укоризн, не отвечая на вопросы, выйдет на улицу и поедет на вокзал. Он способен предвидеть будущие бои, а значит, быть может, даже сумеет их выиграть.