Арнольд Цвейг - Затишье

У бывалого солдата, хлебнувшего прелестей войны и изучившего нравы начальства, предложения такого рода прежде всего вызывают решительное недоверие. «Какую свинью хотят нам подложить?» — спрашивает себя каждый, чаще всего не без основания. До самого обеда не смолкали в этот день разговоры в зарядной палатке. Стремление «прочь из нашего плена куда угодно — хуже быть нигде не может» бурно захватило людей и в первую голову морально наиболее независимых. Инженер Шмидт, наборщик Гретш из имперской типографии, человек с волнистой бородой и с трубкой в зубах, и еще пять-шесть солдат, все народ симпатичный, с первых дней войны находившийся на фронте, рапортовали унтер-офицеру, что нынче вечером они подадут рапорта. Многие осведомлялись, какого рода эта новая служба. Приводили предостерегающие примеры. В Лилле кое-кто из наших заявил о своей готовности выполнять обязанности переводчиков.

И вот теперь те из них, кто еще не попали в списки убитых и ходят еще по земле, торчат в блиндажах, на передовой. Их обучили работе на аппаратах подслушивания, и они слушают разговоры своих английских и французских противников. А те, кто добровольно перешли в отряды железнодорожников, теперь каждое утро провозят сквозь заградительный огонь бензиновые цистерны. Попадаешь из огня да в полымя; надо знать, на что идешь, если хочешь оградить себя от роковых неожиданностей. Не зная броду, не суйся в воду. Горькие разочарования пострадавших внедрили в наш обиход эти истины, рожденные жизненным опытом. Правда, пехотинцы, захаживавшие иногда в наш ротный буфет выпить бутылку лимонаду или безвкусного пива, уверяли, что с нами они не поменялись бы, что у нас обстановка еще намного гнуснее, чем у них, они по крайней мере чувствуют себя людьми. Начальство тысячу раз подумает, раньше чем над кем-нибудь из них поглумиться, в особенности пока они на переднем крае. Их сменяют и лучше кормят. К вечной стрельбе привыкаешь, а пулю все равно раньше или позже в тебя всадят, если только не отправишься ко всем чертям сразу. Да ведь на то тебя и пригнали сюда.

И все же, что известно, то уж известно и лучше не трогаться никуда. Кто знает, чт о тебя ждет в этом отряде звукоулавливателей.

А речь шла именно о нем. Прибор, изобретенный каким-то инженером и втайне испробованный, позволяет будто бы определять местонахождение стреляющих батарей и расстояние их от данного места. Старший обер-фейерверкер Кнаппе уже знаком с новым прибором. Этот тщедушный человечек с остроконечной бородкой страстно интересуется всеми новшествами в области военной техники, с увлечением разбирается в них, продумывает. Его денщик рассказывал нам, что вечерами, вооружившись циркулем, чертежной доской, всякими таблицами и формулами, он работает над созданием боевого орудия собственного изобретения, которое собирается предложить верховному командованию. И вот этот Кнаппе объясняет нам устройство прибора, улавливающего звук. «Он основан, — говорит Кнаппе, — на разнице в скорости движения между вспышкой выстрела и звуком; одно и другое хронометрически засекается, а место вспышки в это же время отмечается на дуге транспортира». Люди, занимающиеся этим делом, располагаются главным образом на вершинах холмов, но не в одиночку, а группами. Непременное условие — безукоризненное зрение и очень тонкий слух. Необходимо отличать залп орудия от всяких других шумов, таких, например, как разрыв снаряда. Мгновенно реагировать на него и, повторяя вновь и вновь наблюдения, точно установить разницу во времени между маленькими вспышками залпов и докатывающимся звуком. Признаюсь, что вначале надежда вырваться отсюда, несмотря на все сомнения, пышно расцвела во мне, теперь же, после разъяснений Кнаппе, она сразу же угасла.

У меня, бесспорно, более слабое зрение, чем у кого бы то ни было в нашей роте, если говорить о степени близорукости и искривлении роговицы. Я ношу очки с выпуклыми цилиндрическими стеклами, минус семь диоптрий. К сожалению, глаза мои упорно не хотят считаться с правилами господ врачей. А правила эти гласят, что начиная с двадцати одного года близорукость не прогрессирует. Очевидно, мои глаза еще не слышали об этом параграфе или не понимают немецкого языка. С тех пор как меня мобилизовали, они ведут себя все хуже и хуже. В двадцать один год я вполне обходился стеклами в минус пять диоптрий. В Сербии же в феврале или в марте начались какие-то странные истории с моими глазами: перед самым восходом солнца утренняя звезда, наша уважаемая госпожа Венера, стала представляться мне в виде маленького серпика луны — что-то произошло с проклятой сетчаткой. Я выписал себе темные очки, ходил с двумя парами окуляров, на носу, и мне казалось, что это помогает. Во Франции, на открытой местности, я тоже носил темные очки поверх обычных, а здесь, в Мервинске, они мне, разумеется, пригодятся в солнечный зимний день, когда снег сильно слепит. Следовательно, понадеяться на свои глаза я никак не мог. Вспышка стреляющего орудия в ночной темноте должна быть очень яркой для того, чтобы я не спутал ее с другими светящимися точками. Имеет ли право человек с таким зрением, как бы он ни хотел вырваться отсюда, заявить, что готов работать на звукоулавливателе, раз от подобной работы зависит благополучие или гибель многих батарей и человеческих жизней? Ибо отряд звукоулавливателей служит органом зрения для группы орудий, насколько это нам теперь известно, и на основании данных, полученных с его помощью, корректируется огонь обороны.