Арнольд Цвейг - Затишье

Верите ли, но в эти минуты в моем глупом сердце, в моей глупой башке не было ничего, кроме ликующего восторга. Так, хорошо! Меня несло вперед. При следующем взрыве я лежал в воронке рядом с унтер-офицером Бэнне и обер-фейерверкером Шульцем, известным своими красивыми усиками. Впервые над моей фуражкой пролетали осколки снарядов и комья земли. Между взрывами мы вскакивали и прыжками продвигались вперед, к краю равнины. Когда мы собрались наконец в соседнем ущелье, оказалось, что никто не пострадал. Только все были очень бледны и, то молча, то кляня все и вся, устремились вперед, к узкоколейке, которая, по слухам, была замаскирована здесь проволочной сеткой и оплетавшей ее зеленой листвой. Вскоре загрохотал ответный огонь нашей артиллерии. Снаряды, тяжелые глыбы, с воем и свистом пролетали над нашими головами. Спустившись ниже, мы повстречали нескольких солдат из орудийной прислуги. Ухмыляясь, артиллеристы спросили, как нам понравилась эта музыка. Мне почти стыдно было за бледные носы и красные пятна на лицах моих товарищей.

Бывший почтальон Бэнне привык не терять времени, он гнал нас вниз по склону, без дороги и пути, мы только смотрели, как бы не наткнуться на разбросанные повсюду стальные осколки, острыми зубьями то и дело атаковывавшие наши сапоги…

Как сейчас, вижу перед собой глинистую высокогорную равнину, переходящую в гряду холмов, над ней раскинулось летнее небо, синее, как в степной стороне. Внизу, у подножия склона, стояли, вытянув к небу шеи, два длинноствольных орудия, похожие на телескопы. Вокруг этих гигантских зверюг копошились маленькие человечки. Орудуя рычагами, балками, шестами, они старались сначала снять орудия с лафетов, затем лафеты с их гнезд. Прежде эти орудия стояли, очевидно, под прикрытием лесистых склонов, но тогда лес еще был лесом, а не мертвым полем, усеянным белыми пнями и ободранными стволами, трупами деревьев, из которых многие еще стояли, расщепленные и разъеденные пулями и осколками снарядов.

Узкоколейка кончалась на середине склона, там, где лежали шпалы, сложенные высокими штабелями и приготовленные для прокладки рельсов к вершине холма. Возле них стоял молодой унтер-офицер, баварец, и объяснял Бэнне, какие действия предполагаются на этом участке. Я случайно остановился неподалеку и с удовольствием смотрел на загорелое симпатичное лицо баварца, на его бритые щеки и с не меньшим удовольствием прислушивался к музыке речи, такой знакомой и милой мне со времени занятий в Мюнхенском университете. Быть может, я ошибался, но мне казалось, что, окидывая нас взглядом, он на какое-то мгновение задержался на моих очках, на моем бритом подбородке.

— Команда ваших дорожников, — сказал баварец, — начнет сейчас подводить рельсовый путь к обоим «Гусиным шеям». Тем временем мои солдаты погрузят эти орудия на платформы, а затем ваша команда потащит их наверх, на то место, которое называется Хундекейле — «Собачья пасть». — Мы рассмеялись, в особенности смеялся Хольцер; впрочем, не только он, все берлинцы весело ухмылялись. Дело в том, что на окраине Берлина, вблизи Грюневальдского вокзала, существует известный под таким названием кабачок, где танцуют и устраивают пирушки, о чем баварец, разумеется, понятия не имел. — А ночью к орудиям подадут мотодрезины, которые и увезут их.

— Но вам надо приналечь, — продолжал баварец, — и к полудню справиться, а то как бы француз не сдобрил вам суп парочкой-другой снарядов. Такая уж у него скверная повадка, к ней надо приноровиться. — Баварец козырьком приставил к глазам ладони и стал всматриваться в только что поднятый аэростат французов, маленький и белесый, похожий на желтоватый боб.

— Пока этот аэростат не опасен, — объяснил он нам, — об этом можно судить по его окраске; мы ведь находимся в облаке испарений, поднимающихся от земли, поэтому аэростат кажется таким белесым, да и солнце слепит, тут и телескоп не поможет. Но около часу дня положение резко изменится. Мне вся эта чертовщина уже не в диковинку, не одну и не две недели торчу я здесь со своими тридцатью солдатами и двумя санитарами, вон на той вершине, в подвалах хутора под названием ферма Шамбретт. Когда-то там было солидное хозяйство, и владелец его, как видите, занимался коневодством.

Наша команда разобрала кирки и лопаты, и мы принялись поверхностно, в самом буквальном смысле этого слова, расчищать грунт, наскоро срубая и убирая твердые комья глины. Дорожники наши тем временем скобами скрепляли на стыках рельсы, как в игрушечной железной дороге. Только здесь эти штуки вместе с приклепанными к ним шпалами, которые врезались в землю, далеко не походили на легкую игрушку. Многочисленные воронки, поросшие желто-бурой травой по краям — какое пастбище для лошадей было здесь, верно, когда-то! — не облегчали нам дело. Они только вызывали бесконечные споры — обходить их или перекидывать через них мостики. Видно, тут как следует постреляли.