Арнольд Цвейг - Затишье

— В то утро я впервые выступал на передний край, радуясь свежим впечатлениям, чтобы не сказать больше. Сердце полнилось ожиданием чего-то огромного. О планах нашей тяжелой индустрии навсегда захватить эти земли мы узнали, читая между строк, из рурских газет, которые господин майор Янш через канцелярию тщетно старался распространять среди нас; плевать нам было на них. Немцы не позволят побить себя — таково примерно было наше настроение. Но и французов нам не побить. Значит, заключая мир, мы с полным основанием снимем друг перед другом шляпы. А, кроме того, нас еще воодушевляли слова Бетмана: «Не жажда завоеваний гонит нас!» Все мы ничего другого не хотели, как только с честью вернуться домой, — все, не только я, свежеиспеченный супруг.

Перетасовка отделений и комплектование нашей команды заняли много времени. Теперь приходилось пошевеливаться.

Мы подошли к расстрелянному селению под названием Виль; в подвалах его шла кипучая военная жизнь. На поверхности она не была видна. На поверхности можно было увидеть только где полдома, где четверть, а если с фасада дом был цел, то стоило свернуть за угол, как обнаруживалось, что часть, выходящая во двор, снесена. Никогда не забуду одного крепкого каменного строения. Фасад его казался нетронутым, зато задняя стена была до основания разрушена тяжелым снарядом. Штука эта, по-видимому, влетела в окно, как муха летним вечером.

Улица, по которой мы шли, тянулась вдоль подножия холма. Мы видели табличку «Гессенплац» и другие в таком же роде. Вскоре мы вошли в ущелье. Окопы и бараки по другую сторону прозрачного ручья производили впечатление обычной фронтовой улицы: простые деревянные тротуары, обшитые досками колодцы, вода из которых текла по трубам. Унтер-офицеры, с полными ведрами в руках, исчезали в боковых переулочках среди темных строений — кухонь, от которых и получило название это ущелье. Под брезентовыми навесами, слева от нас, лежали какие-то длинные предметы, охраняемые часовыми. То были первые мертвецы, которых мы увидели в этой войне. Шутки и смех умолкли. Унтер-офицер Бэнне подгонял нас, не давая остановиться. Он, конечно, Знал почему. Начался подъем, и вдруг мы увидели поврежденные стволы деревьев, точно надрубленные, а то и расщепленные, со сломанными верхушками, с крупными сучьями, свисавшими на белеющих изломах. Но цветущий июнь прикрывал всю войну.

Я по крайней мере увидел по-настоящему голую, неприкрытую войну только осенью и зимою. Густая сочная зелень поднималась всюду, где только в пору весенних дождей земля не была безнадежно растоптана колесами, копытами, сапогами. Она, эта зелень, как ни странно, обманывала наши чувства, не давала понять всей серьезности обстановки. «Там, где бушуют война и смерть, там совсем иная картина», — думали мы. И вскоре она предстала перед нами.

Около восьми утра, когда солнце уже начало пригревать, мы вышли из чащи молодых буков, торопливо тянувшихся вверх, словно из боязни, что старые деревья своими алчными кронами окончательно закроют им доступ к свету.

Но вот ущелье повернуло к югу, и мы очутились среди обезглавленных деревьев. Вижу, точно это было вчера, длинные лоскутья сдернутой древесной коры, которые колышет утренний ветер, проступающий повсюду белый камень, расколотый снарядами, и помню, как изумляли меня втоптанные в глину кустарники и вьющиеся растения, пышно разросшиеся по краям огромных воронок. Да, ничто не в силах заглушить плодородие земли.

Чем выше мы поднимались, тем яснее вставала перед нами цель нашего тренировочного похода. Впереди открылась равнина — вся в воронках, точно решето или лунный ландшафт, каким его изображают в брошюрках о космосе; кратер за кратером, некоторые большой глубины. Эта поруганная светло-бурая пустыня вела на юг, к полям сражения. Я был взволнован и радостно возбужден. Наконец-то я получил, что хотел, я более не бессловесная, подневольная скотинка, околачивающаяся где-то на краю фронтовой полосы; я солдат, отвечающий сам за себя, ежеминутно подверженный всевозможным неожиданностям. И вот оно — неожиданное. Перед нами без всякого предупреждения на расстоянии восьмидесяти-ста метров выросли черные столбы дыма. Послышался неистовый грохот. Нас швырнуло в ближайшие воронки; и никто не соображал, с какой стороны палит француз, и никто не знал, не ищем ли мы прикрытия как раз в самом опасном месте.