Арнольд Цвейг - Затишье

— Вы, должно быть, плохо выспались, Бертин? — спросил обер-лейтенант Винфрид. — От ваших речей сегодня так и отдает уксусом.

— В самом деле, господин обер-лейтенант? Это значит, что мною, как настоящим рассказчиком, завладел материал; значит, я действительно проник в самое нутро шестнадцатого года — начало той отчаянной осени, которая осталась, когда мы чокались, где-то далеко позади, маленькая и темная, как вход в туннель, из которого давно уже выбрался мой поезд. А тогда это была страшная действительность. Наши солдаты, насмерть дравшиеся за свою страну, не желали по возвращении снова стать илотами денежных тузов, которые теперь так свободно обращаются с военными кредитами. Что ответил мне солдат из нашей команды на мой глупый вопрос, почему жена его не получает обедов из народной кухни? «Откуда это моя старуха возьмет сорок пфеннигов на порцию похлебки? А деньги на трамвай, на починку ботинок? Ты вот что скажи-ка, камрад! Ведь ей с четверыми ребятами надо прокормиться, обуться да одеться на крошечное пособие да на мои пятьдесят два пфеннига в день!» Нет-нет, совершенно ясно: каждый разумный человек уже в ту пору обязан был уяснить себе, что означает для народных масс Германии новая военная зима или хотя бы весна.

Фельдфебель Понт, насупившись, мрачно кивнул куда-то в пространство:

— Он прав, господин обер-лейтенант, от Рура до Верхней Силезии — повсюду картина была именно такая, да и не только рабочим и мелким служащим приходилось туго. Отпускники все эти заботы и горести привозили с собой в рюкзаках на фронт.

— Благодарю, господин фельдфебель! И всякому, кто любит страну и народ, тяжело было влачить на плечах эти рюкзаки.

— В шестнадцатом году мы держались на всех фронтах, как вы знаете, с крайним напряжением. Здесь, на Востоке, русские под командой Брусилова на большом расстоянии прорвали в июне фронт, мы и сами не знали, как это случилось. Австрийцев они разбили наголову, а нашим тоже поддали жару; нам пришлось солоно, пока наконец удалось сомкнуть фронты, стянуть и пополнить растрепанные части. В это время итальянцы оправились от поражения, которое они потерпели на южном склоне Доломит, и взяли у нас Горицу. Морская битва в Скагерраке хотя и показала англичанам, что наши матросы дерутся на совесть, но, как впоследствии выяснилось, адмиралтейство дало ложные сведения: мы потеряли не три корабля, да еще устарелых, а шесть, и в том числе корабли новейшей конструкции.

Эта кровавая схватка на морских просторах не изменила положения Германии, хотя подручные Тирпица уверяли, что сдвиг есть. Блокада не прекратилась, англичане морили нас голодом, недостача стратегического сырья, начиная с меди, душила промышленность. Румыния наконец открыто перешла на сторону Антанты, если не ошибаюсь, в конце августа, а мы, дураки, над этим еще потешались: не понимали, что новый враг означает три больших новых армии, выстроившихся против нас, и что Румыния до сих пор снабжала нас пшеницей, кукурузой и нефтью и была главным поставщиком военной промышленности. Наши тыловые вояки, правда, уверяли, что Германия прокормится и собственным хлебом, но теперь всякому младенцу ясно, что это пустая похвальба. Словом, картина мрачная, но нас ничто не смущало, мы видели только, что англичане на Сомме не могут пробиться вперед, как мы под Верденом.

Конечно, у нас, фронтовиков, шевелились всякие мысли. В конце концов наша жизнь, наше будущее зависело от хода мировой войны, и поэтому мы все время стремились критически разобраться в обстановке. Точно так же как в былое время человеческие познания составляли некую тайную науку, строго охраняемую внутри круга привилегированных умов, в наше время в такой же тайне содержатся и всегда будут содержаться все военные науки — стратегия, тактика и все прочее. В этой войне впервые важнейшую роль играли железные дороги, но морские пути имели решающее значение всегда. Еще на школьной скамье мы знали из географии и истории, как важно владеть коммуникациями, а особенно в военное время.

Поэтому даже моя башка, изрядно сдавшая после пятнадцати месяцев одуряющей работы, понимала, как уязвим блок наших противников там, где можно перерезать с суши морские пути, — на Босфоре и на Суэцком канале. Босфор был в наших руках, то есть в руках турок. За Босфор, или, точнее говоря, за Дарданеллы, и разгорелась кровавая борьба на полуострове Галлиполи. Если бы войска Антанты и ее корабли летом 1915 года взяли заградительные форты и открыли себе доступ к Черному морю, Лондон получил бы возможность, как он надеялся, задержать развитие русской революции на том самом этапе, где в 1793 году вознамерился застопорить французскую, то есть создать конституционную монархию с парламентским правительством и провести либеральные реформы по всей стране вплоть до Сибири. Это рассказал мне много позже один мой знакомый юрист, сотрудник еврейского — отдела при министерстве иностранных дел.