Исабель Альенде - Дочь фортуны

Посредством тактичного изучения Джекоб Тодд узнал, что его друг работал в «Британской компании по импорту и экспорту». В обмен на мизерную зарплату и изнурительные условия труда, регистрировал различные товары, что проходили через портовую контору. Также там требовалось носить накрахмаленный воротник и начищенные ботинки. Весь его день проходил в плохо освещенном, почти что непроветриваемом помещении, где рядами располагались письменные столы один за другим, являя собой некую бесконечность, и были нагромождены кучи документов вместе с запыленными книжонками, что никто не пересматривал годами. Тодд поинтересовался насчет молодого человека у Джереми Соммерса, хотя последний не очень-то и понял, однако, заглянув в записи, сказал, что не имеет никаких личных отношений со своими подчиненными и едва мог бы узнать их, глядя исключительно на имена. Обратившись к другим источникам информации, удалось узнать, что Андьета жил со своей матерью, про отца же там ничего не упоминалось. Можно было предположить, что тот являлся каким-то моряком, а мать – одна из тех обездоленных женщин, что трудно причислить к какой-либо социальной категории, возможно, даже незаконнорожденная либо отвергнутая семьей. У Хоакина Андьета были андалузские черты лица и возмужалая привлекательность юного тореро; все в нем говорило о твердости, пластичности, умении владеть собой; движения были точны, молодого человека отличали напряженный взгляд и потрясающая гордость. Утопические идеалы Тодда упирались в незыблемое чувство реальности. Тодд проповедовал построение коммунистического общества, без священников и политиков, демократично управляемого моральным законом, единственным для всех и не подлежащим обжалованию.

- Да вы на Луне, мистер Тодд. У нас много дел, поэтому не стоит терять время, обсуждая фантастические идеи, - прервал его Хоакин Андьета.

- Но если мы не начнем представлять себе совершенного общества, как же тогда станем его создавать? – возразил другой, торжественно поднимая свою тетрадь, раз от раза становящуюся более объемной. В ней постепенно накапливались планы идеальных городов, где каждый житель следил за питанием, а дети росли здоровыми и счастливыми под присмотром общины ввиду отсутствия частной собственности, равно как и невозможности бороться за собственность детей.

- Мы должны улучшить то бедственное положение, в котором мы здесь живем. Первым делом нужно объединить рабочих, бедноту и индейцев, наделить землей крестьян и лишить власти священников. Необходимо изменить и конституцию, мистер Тодд. Здесь правом голоса наделены исключительно собственники, другими словами, правительство составляют богачи. Бедняки же не в счет.

Для начала Джекоб Тодд выдумал изощренные способы, которыми и решил помочь своему другу, но вскоре должен был от них отказаться, потому что последнего оскорбляли данные инициативы. Поручил ему кое-какую работу, выступавшую предлогом для того, чтобы дать денег, но Андьета выполнил все на совесть, а затем сам отказался от какой-либо за нее оплаты. Если Тодд предлагал молодому человеку табак, рюмку бренди либо зонт в очередную грозу под вечер, Андьета реагировал на подобное с ледяным высокомерием, что вызывало в самом Тодде смущение, а порой, и обиду. Мужчина никогда не касался своей личной жизни либо своего прошлого, казался бесконечно сдержанным, когда приходило время вступить в беседу на революционные темы либо прочесть затрагивающие почти каждого лекции в библиотеке, пока его не охватывала атмосфера приближающихся к концу подобных встреч. Тогда не располагал даже несколькими монетами, чтобы отправиться в таверну с остальными, и, соответственно, не принял приглашение, оплатить которое был не в состоянии.

Эту ночь Тодд не мог вынести еще более ввиду некой неопределенности, почему и отправился в лабиринт портовых улиц, где была возможность спрятаться в тени порталов и в поворотах этих нелепых переулков. Они, согласно людской молве, были к тому же скрытными, чтобы туда никогда не проник сам дьявол. Где и увидел Хоакина Андьета, закатывающего вверх брюки, снимавшего обувь, затем заворачивающего ее в газетный лист, чтобы последняя сохранилась как можно бережнее и долее в потрепанном чемоданчике. Оттуда вытащил непонятные шлепанцы сельского жителя, в которые и обулся. В этот поздний час ходили взад-вперед лишь немногочисленные неприкаянные души и копающиеся в помойке бродячие коты. Чувствуя себя точно вором, Тодд продвигался в темноте, чуть ли не наступая на пятки своему другу; мог отлично слышать взволнованное его дыхание и бесконечное потирание рук друг о друга, чтобы хоть как-то справиться с леденящим ветром. Идя следом, мужчина добрался до монастыря, на подходе к которому пришлось преодолеть один из узких переулков, типичных для этого города. Смрад от мочи и испражнений обдал лицо мужчины, по этим кварталам полиция, отвечающая за общественный порядок в плане гигиены, которая своими длиннющими руками снимала крышки со стока нечистот, проходила крайне редко. И тогда он сразу понял предусмотрительность Андьета, проявившуюся в снятии его единственной обуви: тот не знал, на что можно наступить, ведь ноги так и утопали в зловонной жидкости. Безлунной ночью крайне слабый свет проникал между сломанных ставень, большинство которых было без стекол - вместо них стояли картон либо доски. Можно было смутно что-то различить, глядя через пазы внутрь убогих комнат, еле освещенных свечами. Легкая дымка придавала окружающей обстановке почти нереальный вид. Наблюдал за Хоакином Андьета, зажигающим спичку, защищая последнюю от свежего ветерка своим телом, достающим ключ и открывающим дверь при дрожащем свете от пламени свечи. Это ты, сынок? И тогда ясно услышал женский голос, что был намного отчетливее и моложе, нежели ожидалось. Дверь тотчас закрылась. Тодд еще долго оставался в темноте, наблюдая за этой хижиной с огромным желанием начать колотить в дверь, желанием, что возникло не столько из-за любопытства, сколько ввиду докучливого чувства к его другу. Ах ты, черт, я снова в дураках, - наконец, прошамкал он. Затем, полуобернувшись, направился в «Объединенный клуб» промочить горло и почитать газету, но прежде чем раскаяться, оказался неспособным противостоять контрасту между крайней нищетой, которая только что осталась позади, и этими, с хрустальными люстрами, салонами, обставленными кожаной мебелью. Молодой человек вернулся в свою комнату, объятый порывом сострадания, что порядком напоминало прошлую лихорадку, от которой почти удалось излечиться уже в первую неделю пребывания в Чили.