Курт Воннегут-мл - Синяя Борода

* * *

Эти картины, которые совершенно ни о чем, кроме самих себя, принадлежали мне задолго до того, как я женился на Эдит. Стоят они уж точно не меньше, чем вся недвижимость, все акции и все облигации – включая четвертую долю в американской футбольной команде «Бенгальские Тигры» из Цинциннати, – оставшиеся мне от нее. Обвинить меня в том, что я женился по расчету, нельзя.

Художник из меня вышел поганый, но зато каким я оказался коллекционером!

2

Здесь и в самом деле одиноко с тех пор, как умерла Эдит. Наши гости были ее друзьями, а не моими. Художники меня чураются, потому что насмешки, заслуженно выпавшие на долю моих картин, послужили филистерам пищей для рассуждений о том, что большинство современных художников – дураки или жулики. Но одиночество меня не пугает.

Ребенком я был в одиночестве. В Нью-Йорке во время Великой Депрессии я был в одиночестве. А после того, как моя жена и двое моих сыновей бросили меня в 1956 году, и я поставил крест на своем рисовании, я прямо-таки отправился на поиски одиночества, и нашел его. Ничего себе карьера для раненого фронтовика, а?

* * *

Но есть друг и у меня – мой, мой собственный . Его зовут Пол Шлезингер, он – писатель, и тоже старый хрыч, получивший ранение во Второй Мировой. Он спит в одиночестве в своем доме, который стоит по соседству с моим бывшим домом в Спрингс.

Я уточняю «спит» – потому что бодрствовать он приходит ко мне, почти каждый день. Подозреваю, что и прямо сейчас он где-то неподалеку – наблюдает за теннисным матчем, или же сидит на пляже, уставившись в океан, или играет на кухне в карты с кухаркой, или прячется от всех и вся, уединившись с книжкой в том месте, куда никто не заглядывает, с дальней стороны картофельного амбара.

Мне кажется, он больше почти ничего не пишет. А я, как уже говорилось, больше совсем ничего не рисую. Даже не калякаю в записной книжке рядом с телефоном на первом этаже. Пару недель назад я обнаружил себя именно за этим занятием, и немедленно сломал грифель, переломил карандаш пополам и вышвырнул его разломанную тушку в корзинку для бумаг, как если бы он был выползком гремучей змеи и пытался впустить в меня яд .

* * *

Денег у Пола нет. Он ужинает у меня четыре, а то и пять раз в неделю, а в промежутках совершает набеги на холодильник и на вазы с фруктами, так что я, несомненно, являюсь основным источником его пропитания. Сколько раз я говорил ему после очередного ужина: «Пол, когда же ты продашь наконец дом, получишь с него кой-какие деньги себе на булавки, и переселишься сюда? Ты посмотри, сколько у меня тут места . Еще одной жены, да и вообще женщины, у меня больше не будет, и у тебя тоже. Боже мой, кому мы нужны? Погляди на нас – пара ископаемых ящеров! Переезжай! Я тебя не побеспокою, и ты меня не побеспокоишь. Выгода со всех сторон».

Его ответ всегда звучит одинаково, примерно так: «Писать я могу только дома». Тоже мне, дом – где протекающий холодильник и никого нет, кроме него самого.

Он сказал однажды про этот особняк: «Разве можно писать в музее?».

Что ж – вот я и узнаю, можно или нельзя. Я пишу в этом музее.

Да, вот так вот: я, старик Рабо Карабекян, покрыв себя позором в области изобразительных искусств, пытаюсь теперь заняться литературой. Впрочем, как истинный сын Великой Депрессии, чтобы подстраховаться, я придержу пока за собой место музейного сторожа.

Что же могло подвигнуть меня в этом возрасте на такой головокружительный шаг? Cherchez la femme !

Властная, самоуверенная, пышная и сравнительно молодая женщина решила – без приглашения, насколько мне известно, – поселиться у меня!

Она говорит, что не может спокойно видеть и слышать, как я целыми днями ничего не делаю. Мне надо заняться чем-нибудь, чем угодно , но заняться! А если ничего не приходит в голову, то пусть я займусь автобиографией!

В самом деле, пусть.

С ней не поспоришь !

Так выходит, что я теперь все время делаю то, что она велит. За все двадцать лет нашей совместной жизни Эдит ни разу не решила за меня, что мне делать. В армии я встречал полковников и генералов, похожих на эту мою новую знакомицу, но они все были мужчинами , и к тому же страна находилась в состоянии войны.

Можно ли сказать, что эта женщина – мой друг? Да я понятия не имею, что про нее можно сказать. Я знаю только, что пока она тут свой порядок не наведет, она не успокоится, и что у меня от нее поджилки трясутся.

Спасите.