Юрий Герт: Кто если не ты

Нет-нет, я знаю тебя лучше, чем ты сама! Это лишь смятение, отчаянье, это на одно мгновение — налетел ветер и согнул, чистую, нежную, тонкую...

Но разве... Разве человек живет годы, десятилетия?.. Так только кажется... Человек живет один день, один миг, а все остальное — ради того мига... Этот день, этот миг — завтра... Надо выстоять, не согнуться!..

Он шел по дорожке через садик, раскинувшийся перед входом в больницу. За годы войны садик запустили, часть деревьев повырубали, молодые посадки сломали, все заросло бурьяном, только несколько старых тополей и акаций вздымали вверх высокие зеленые кроны. Днем здесь гуляли больные в полосатых пижамах, родичи приносили сюда передачи в тощих кошелках... Но сейчас тут было пустынно и мертво.

Клим двигался медленной, усталой походкой, и единственное, что он испытывал, было чувство покоя. Обманчивого покоя, когда кажется, что все решено и обретена полная ясность. Он еще не знал, что его сердце лишь оглушено и отупело от боли, и еще все впереди — тоска с обвисшими крыльями, устойчивая горечь воспоминаний и жалкие, нищие надежды. Это было еще впереди. Теперь же, после встречи с Кирой, ощущалось только странное облегчение — и ничего больше.

Когда позади затрещали низкие кусты желтой акации и шелестнули чьи-то шаги— все в нем напряглось до предела и замерло.

Она!..

Он резко повернулся назад.

Перед ним стоял Шутов.

Шутов?..

Недоумение, досада, стыд — за то, что спокойствие оказалось только призраком — он ждал, он хотел, он верил: она вернется!

Едва поняв, кто перед ним, он отвернулся и быстро пошел прочь.

Но Шутов окликнул:

— Погоди, Клим!,,..

Клим... Не Бугров, а Клим?.. Он остановился и напряженно всмотрелся в своего давнего врага.

Расстегнутая рубашка, ворот; задравшийся торчком из-под пиджака, всклоченные волосы... Стремительность, с которой Шутов настиг его, подсказывала, что он искал этой встречи. Наверное, сторожил его где-то поблизости и теперь, по привычке опустив голову, исподлобья сверлил, его своим взглядом.

Клим невольно отодвинулся.

— Ну? — нетерпеливо, спросил он.

— Погоди,— отрывисто проговорил Шутов.— Есть разговор...

Среди ветвей, где-то неподалеку, рассыпала голосистые трели невидимая птица. Едва она замолкла, ей , ответила другая: кувыр-р-ль, кувыр-р-рль...

Шутов провел рукой по лбу, словно пытаясь что-то припомнить.

— Торопишься?..

— Да.

— Конечно, конечно... Который теперь час?..

— Часов одиннадцать.

— Вот оно что!.. Одиннадцать?.. Это кто?

Издали, со стороны психиатрического корпуса, донесся гортанный смех.

— Сумасшедшие.

— Веселый народ... Часто они так?..

Он говорил, не думая, и вряд ли понимал, что говорил — слова сами собой срывались у него с языка.

Что случилось? Зачем он Шутову? Они были врагами, всегда. И даже когда ему пересказали выступление Шутова в пятой школе, Клим думал, что тому просто захотелось вновь раздуть свою чадящую славу. Правда, в последние дни он ловил иногда на себе украдкой брошенные непонятные взгляды Шутова. Они раздражали его. И сейчас... Что ему нужно?..

Шутов похлопал себя по карманам.

— У тебя курить есть?

— Я не курю .

— Не куришь?.. Да, да... Это верно... Это верно... Это хорошо, что не куришь...

«Смеется»,— мелькнуло у Клима.

Но Шутов не смеялся. Он вытащил завалявшийся в брюках окурок, достал спички, но так и забыл про коробок, зажатый в руке.

— Каяться будешь?

— Что?..

— Каяться... Ну, ошибки признавать... Прощения просить... Завтра... будешь? — глухим, рвущимся голосом спросил Шутов.

— За что — прощения?

Клима начала возмущать эта нелепая сцена.

Шутов смотрел на него долго, испытующе, потом у него вырвался удовлетворенный вздох.

— Я так и думал,— проговорил он и чиркнул спичкой.

Короткая вспышка вырвала из темноты сломанные усмешкой губы. Нижняя была рассечена в двух местах.

— У тебя кровь,— сказал Клим с отвращением, решив, что Шутов пьян.

Тот провел по губам ладонью.

— А?.. Да... Пустяки,— он глубоко затянулся и выдохнул дым прямо в лицо Климу.— Я ведь завтра тоже выступлю.

В его голосе послышалось торжество.

— Ты?..

— Я.

— Зачем? — не меняя враждебного тона, проговорил Клим.— Мое дело — мне и отвечать.

— А ты не благородничай. Терпеть не могу в тебе этого благородства...

— А мне плевать, можешь или не можешь! И не суйся не в свое дело! ....

После всего... После всего, что было... Дойти до того, чтобы еще принимать помощь от Шутова?..