Юрий Герт - Кто если не ты

Низко, над самой дорогой, скользнула темная тень и взмыла вверх. На телеграфном столбе, по другую сторону дороги, он увидел большую угольно-черную птицу. Она сидела на самой верхушке, и в остром клюве ее что-то слабо трепетало. Клим остановился, глядя на ворону, а она, словно поняв его, повернула к нему голову, и ему казалось, он даже различает блестящие бусинки пристальных глаз.

Клим шагнул на дорогу, ожидая, что ворона снимется со столба и улетит, но она не трогалась и сидела все так же неподвижно, и в клюве у нее по-прежнему слабо бился серый комочек. Она была словно вырезана из камня и хотела доказать Климу, что не боится его. Гадина! — с внезапной ненавистью подумал он о вороне. А она все сидела и поглядывала на него сверху вниз. Если нагнуться и поднять голыш, она догадается и улетит, прежде чем он занесет руку. Но может быть, она выронит свою жертву?

Он крадучись приблизился к столбу, стремительно подхватил камень и швырнул в ворону. Звякнул провод. Черная птица насмешливо взмахнула крыльями и медленно поплыла в воздухе. Она опустилась на соседний столб и снова, поддразнивая, уставилась на Клима.

Тогда Клим вспомнил о пистолете. Он свернул с дороги и зашел с тыла. Теперь ворона сидела к нему хвостом. Он крался к столбу, не спуская с нее глаз, но споткнулся о вросший в землю валун и чуть не упал. Когда он снова увидел ворону, она повернулась к нему и наблюдала за ним так же спокойно и насмешливо, как и раньше. Он знал, что издали не попадет наверняка, а ему во что бы то ни стало надо было убить эту гнусную черную птицу с маленьким птенчиком в клюве. Замирая от нетерпения и ненависти, он поднял руку...

В невозмутимом спокойствии столетней птицы ему почудился вызов. Как будто она была заранее уверена, что все равно, он промахнется. Метнулась мысль, надо пригнуть голову, потому что пистолет ненадежен, Мишка говорил, его может разорвать на части... Но он уже ничего не боялся. Обломок мушки подпрыгнул к четко вычерченным в синем небе лапкам вороны, вцепившимся в заостренную верхушку столба, Клим нажал на спуск...

Выстрела нет. Осечка! Проклятье... Зловещая птица не двинулась. Клим ясно видел, что она смеется над ним! Он снова взвел курок.

Что-то рвануло, опалило руку, свистнуло над самым ухом — от неожиданности он присел. В двух-шагах от него лежал дымящийся пистолет. Барабана не было. По пальцам Клима текла кровь. Цел! — подумал он, сообразив, что разорвало барабан.

Около столба он увидел серый комочек и кинулся к нему. Маленький воробышек лежал на спине, подняв лапки, кровяной воротничок охватывал его шейку. А высоко в небе парила ворона, медленно описывая широкую дугу.

17

Уже протянув руку к дверной цепочке, он испуганно оглянулся на портьеры, скрывающие вход в гостиную, и обреченно зашептал ей в ухо:

— Зачем вы так, при Белугине... После того, как у меня был обыск, я подозреваю...

— Откройте,— сухо приказала она. Но прежде, чем выйти, обернула к Алексею Константиновичу суровое лицо с узкими от гнева глазами:

— Будет время — нам всем придется отвечать... Но не перед Белугиным!..

Темнело. Кое-где на первых этажах уже вспыхнули окна, опрокинув на асфальт светлые желтые квадраты. Беспечной вечерней суетой наполнялись улицы, и среди пестро одетых, бесцельно прогуливающихся людей высокая угловатая фигура женщины, шагавшей сквозь толпу энергичной мужской походкой, казалась угрюмой и странной.

Конечно, это была ее оплошность. Чего можно еще ждать от него? «Я бессилен, Вера Николаевна, я совершенно бессилен...» Вот все, что он сумел промямлить ей в ответ. Зато Белугин!.. И надо же случиться, чтобы... А впрочем, он, вероятно, и явился, потому что ждал ее прихода и боялся оставлять директора с нею один на один... Она до сих пор слышала его язвительно-спокойный голос, выговаривающий слова, дробя их на слоги:

— Видите ли, уважаемая Вера Николаевна, я полагаю, что самые высокие инстанции вполне осведомлены и одобрят имеющее быть завтра мероприятие, и наш долг помочь им, а не пытаться противодействовать. Тем более, что дело вышло, к сожалению, из рамок школы и приобрело характер политический...

Прежде она пристально вглядывалась в этого человека, надеясь отыскать границу между его иезуитским лицемерием и живой совестью, пусть маленькой, пусть загнанной в самый дальний уголок...

Он не сидел, а восседал за столом, огромный, неподвижный, облитый зловещей багровой тенью абажура и похожий на медного идола.