Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти

Она действительно отодвинулась, к самой стенке дивана, еще плотнее укутавшись одеялом.

— Юдит, а вам не интересно узнать, кто был тот, спасенный вами в прошлом паренек? Он ведь тоже, наверное, встретился с вами в нынещшнем бытии.

— Не интересно.

— Отчего же? Он явно не враг и не истязатель. Любящий друг.

Она не ответила.

Юдит отказалась помогать в моем сеансе реинкарнационного погружения. Как ни упрашивал ее Роу, как ни укорял, что моей помощью она воспользовалась, а отплатить добром не желает, она упорно повторяла: «Надеюсь, мистер Норди меня простит. Но мое присутствие принесло бы не пользу, а вред, и никто не убедит меня в обратном». В чем именно заключался возможный вред, она не уточняла. Думаю, она просто не желала погружаться в предыстоки моего ада — достаточно было своего.

Отчаявшись привлечь помощницу, мы провели сеанс без нее, но он ничем не отличался от прежних: кислота прилежно дарила глюки, но сумбурные и отрывистые, которые невозможно было связать в логичную историю. Тогда я попросил Роу, чтобы гипнотизировал меня он, а не Мара.

— Чего ради, Норди? — изумился доктор. — По сравнению с Марой я такой же гипнотизер, как Мария Каллас рядом с певичкой варьете.

— Видите ли, в моих отношениях с супругой Майера присутствует определенное напряжение. В истоки которого вдаваться бы не хотелось. — Роу покивал с понимающим видом и еле заметно усмехнулся. — Боюсь, что мое подсознание сопротивляется ее внушению, бунтует.

— Что ж, попробуем провести сеанс без нее, раз возникла такая неувязка.

Но и сеанс, в котором внушающим выступал Роу, не дал ничего. Все тот же сумбур и туман.

— Думаю, на сеансах глубокого погружения следует поставить точку, — объявил мне психоаналитик, вызвав на беседу утром следующего дня. — Не стоит ломиться в крепко запертую дверь, не имея ни ключа, ни лома, а лишь две пары кулаков, верно? — он улыбнулся своей немудреной метафоре.

— Верно. Хотя очень жаль, что нет никакой возможности эту самую дверку открыть.

— Кто знает. Быть может, подсознание оберегает вас от страшных потрясений, и оттого задвинуло вожделенную дверь крепким засовом. Еще более страшных, чем довелось пережить нашей Юдит.

— Боже мой, Роу, разве может быть страшнее?

— Всегда может быть хуже, мрачнее, страшнее. У ада нет дна, — глубокомысленно изрек доктор. — Впрочем, если вы стремитесь бесстрашно к истине, можно попробовать приблизиться к ней иным путем. Не ломать дверь, а, скажем, заглянуть в окно.

— Расшифруйте, пожалуйста, вашу метафору.

— Охотно. Раз уж подсознание столь сильно не хочет показать вам ваше прошлое воплощение в трансе, можно догадаться о нем по косвенным признакам. Астрологическим, психологическим, даже физиологическим. Вас интересует, кем приходилась вам ваша дочка в прошлый раз, так?

Я кивнул.

— Именно.

— Я сравнил два гороскопа: ее и ваш. Здесь есть определенные, достаточно четко выраженные указания на то, кем именно была для вас дочка в прошлом.

— И кем же? — Я подался вперед, взволновавшись.

Роу отстранился с укоризненной улыбкой.

— Сначала, для подтверждения астрологических показаний, мы с вами попробуем дойти до той же самой истины логическим путем. Хорошенько проанализируем ваши отношения, начиная с младенчества. Идет?

Я кивнул с неохотой: заниматься подробным анализом не тянуло. Роу не Юдит, перед которой исповедоваться легко и даже приятно.

— Ну и ладушки. Вспомните, пожалуйста, когда ваша дочка была маленькой, любила ли она гладить вас по голове?

Черт, ну и вопросики он задает. Любила ли? Надо надеяться, до педофильских намеков дело не дойдет.

— Нет… то есть, не помню. Скорее, я любил: в ее три-пять лет порой хотелось положить голову ей на колени, и чтобы крохотные ручонки перебирали мне волосы. А она, нет, не любила. Больше любила щипаться и щекотаться.

— Ясно. А скажите, она никогда не говорила вам, будучи маленькой, наставительным тоном что-то вроде: «Папа, как же ты испачкался! Стыдно быть неряхой», или: «Ты опять забыл помыть руки перед едой? Ай-яй-яй!..»

— Странно, — удивился я, — здесь вы попали в точку: периодически такое случалось. И этот назидательный тон у крохи безумно меня смешил и восторгал. Но настоящие «воспитание» началось в ее четырнадцать. И одеваюсь-то я не так, и живу не так, и установки у меня глупые, а мировоззрение пахнет нафталином.

— Ну, в этом возрасте все дети обожают воспитывать старших, — протянул Роу. — Это не показатель. А вот ее младенческое поведение говорит о многом. Повспоминайте-ка еще.