Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти

— Почему?

— Не хочется продуцировать негативные эмоции. Заражать своим отчаяньем, своей тоской. У вас ведь и без меня хватает душевной боли, собственной. К чему лишняя? Мораль моего рассказа ясна. Я слишком любил ее. Воображал необыкновенной, единственной в мире. А она оказалась всего лишь маленькой бессердечной шлюшкой. «Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец».

— Сказочке не конец, — возразила Юдит. — И вашим отношениям не конец.

— Учитывая, что я никогда не вернусь с Гипербореи, даже если передумаю уплывать в лодочке Харона? Смешно. Вы говорите так, потому что слишком добрая.

— Я не добрая. Правда, и не злая — вращаюсь вокруг другой оси. Прощу вас, продолжайте! Рассказывайте по-прежнему подробно, не думая, заражаете вы меня или нет.

— Хорошо, — я вздохнул, но втайне обрадовался: когда говоришь о мучительном, объективируешь застарелую боль, ловишь слабенький кайф, зыбкую анестезию. — Буду вести унылое и скучное повествование с подробностями. Она уходила, и я умирал, потом возвращалась. Лгала мне, что посещает школу. Забавно: лет в пять у нее была песенка с таким рефреном: «Не лги мне, не лги мне!» Детский припев стал моим лейтмотивом на несколько лет: она лгала постоянно. Как дышала, как напевала, как причесывалась. Когда-то я радовался, что родившаяся малышка не похожа ни на меня, ни на жену. Гены брали свое, конечно, и она смахивала на мать жены, с которой я не имел счастье быть знаком: она умерла к тому времени. В ней было на четверть цыганской крови, на четверть итальянской и наполовину польской. Такой вот коктейль. Я радовался, что она не в меня (значит, ни неврастении, ни рефлексии) и не в жену (воплощенная ложь, фальшь и похоть), но радость оказалась преждевременной. Душой она пошла в мою недолгую супругу, только проявилось это не сразу, а с тринадцати лет. Она лгала, что ходит в школу, а потом звонили учителя, сообщая, что уже не помнят, как выглядит моя девочка. Она лгала, что от нее несет никотином, потому что рядом курят приятели и подружки, но на самом деле дымила с тех же тринадцати. Но самое страшное не это. Не это.

Я перевел дух. Юдит взглянула на меня с испугом и тут же отвела глаза.

— Она говорила, что родилась, чтобы любить всех. Но лет с шести внесла коррективы: одного намеревалась любить больше всех. Своего суженого, половинку (жутко не терплю этот замыленный образ, но другого еще не придумали). Мы часто говорили с ней о будущем женихе. Я старомодный человек, меня воспитывали в строгом христианском духе, поэтому внушал ей, что без любви целоваться нельзя, и что единственного своего мужчину хорошо бы дождаться, оставаясь девушкой. Смешно до колик, понимаю. В наше циничное время, когда стыдно быть девушкой уже в двадцать лет…

— Вы немножко отстали от жизни, — улыбнулась Юдит. — Девственность снова в моде.

— Возможно. Значит, она тоже отстала, несмотря на юный возраст. Я утешал себя, что девственность она потеряла по любви. Безумно влюбилась в обаятельного хлыща, разумеется, не взаимно. Он и не заметил ее дара, поставив очередную галочку в своей коллекции. Его я не знал, но имел счастье шапочного знакомства со вторым: сопливым отморозком с внешностью сантехника. Тоже влюбилась, и с тем же результатом: через неделю он бросил ее ради ее подружки — плосколицей, как блин, с двумя извилинами и крохотными поросячьими глазками. Она страдала так, словно разбилась любовь всей жизни. Компания тусовалась у нас во дворе, я отыскал ублюдка и со всего маху залепил оплеуху. Он был то ли пьян, то ли укурен и не выказал ни боли, ни гнева. Только слабо удивился. А приятели, такие же укуренные, вяло расхохотались. (Вот интересно: рука, разбитая о скулу выродка, ничуть не болела, а когда однажды залепил пощечину ей, сорвавшись, не помня себя — кисть долго потом саднила и ныла.)

Юдит быстро взглянула на меня, словно усмотрев в последней фразе нечто особенное. Но ничего не сказала.

— То было в первый и последний раз, когда я ударил по лицу человека.

— Значит, она уродилась в вас.

— Потому что не могла ударить своих обидчиков? Но от жены она унаследовала больше, гораздо больше. Как-то нашел ее записную книжку: в очередной раз она сбежала из дома, и я разыскивал телефоны приятелей. На последней странице наткнулся на список кобелей с плюсиками и минусами: оценка качества перепихона. О, она далеко переплюнула мою жену! В свои пятнадцать мужчин у нее было больше, чем у той к своим тридцати пяти. Она падала, неслась вниз со страшной скоростью, а я не мог ничем задержать ее в этом падении. Она барахталась в зловонной грязи, а у меня не было ни сил, ни умения ее вытащить. Девочка, с младенчества мечтавшая о единственной большой любви. Как я ее ненавидел. Бывали минуты, когда искренне желал ей смерти — от СПИДА, от передозы, от рук маньяка. Я осознал тогда, что самое невыносимое чувство на свете — не страх, не отчаянье, но любовь-ненависть в одном флаконе.