Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Шломо говорит:

— Дай мне немедленно десять фунтов, мы приехали уже, вот мой отель. Я сейчас умру с голоду. Ты зайдешь, со мной поужинать? Ну почему нет?!

— Встреча, Шломо, — говорю я очень уверенно. — У меня встреча. Я не могу, правда, мне пора.

Водитель отказывается везти меня в центр — говорит, что принял решение русских больше не возить.

Напротив рожкового дерева удается поймать другой кэб. У маленького старенького водителя руки перекручены артритом, так что не понятно даже, как он умудряется вести машину. Меня мучает ощущение, что я не просто неудачно соврала Шломе про встречу, а что я действительно куда-то опаздываю. Я сделала ошибку — как только кэб тронулся, я закрыла глаза, откинув голову — и от этого, в промежутках неудачных тысячнодольносекундных заездов попыток заснуть, мучительное неясное чувство опоздания еще больше усугубляется. У Сэйнт Пола, на ступеньках собора — шествие с факелом, готовящееся войти в раскрытые центральные двери внутрь собора. Я быстро открываю стекло кэба, чтобы вздохнуть воздуху и не заснуть, и слышу, что священники поют, хоральным распевом, джазовку: «Let my people go!»

Я задираю голову назад: как я люблю вот этот вот волшебный момент, когда Сэйнт Пол как будто бы исчезает, а потом, как только проедем следующую площадь — выпрыгивает опять — да во весь рост! Волшебство нагорного рельефа! И видное мне полукуполье Сэйнт Пола похоже сейчас на выгнутую спину лондонской серебряной белки!

— А я здесь и родился и вырос, возле Сэйнт Пола, между прочим, — говорит мне, включив громкую связь, но тихим, очень кротким доверчивым голосом, водитель кэба. — Здесь ведь, когда мы мальчишками после войны росли, домов половины не было: как зубы у старика — один есть, а следующего нету, потом еще два есть — а потом опять провал, домов нету. Чудо, что собор не разбомбили! Я был маленьким во время войны, но всё прекрасно помню. Знаете, как было страшно! Я помню, каждую ночь были бомбардировки, мы слушали с мамой радио би-би-си, и каждую ночь в трансляцию новостей би-би-си вламывался в эфире этот страшный оборотень, лорд Хо-Хо…

Я пытаюсь закрыть окно, потому что дико дует, и прошибает озноб, как бывает с бессонницы. Кажется, окно уже задвинуто, но ветер с моря все равно бешено звенит и свистит между раздвижными стеклами: здесь очень дует, в моем номере, когда ветер с моря. Красный оптический фонарик компьютерной мыши (чем-то напоминающей раскраской Божию Коровку, и подогнанной под ладонь почти так же удобно, как Иерусалимская наладонная масляная лампа) пробивает сквозь окно наружу и, дважды отразившись в двойном стекле, указывает на горящие пирамиды софитов на песке у кафе на самой кромке чуть волнующегося моря. Я так устала, что у меня уже даже не хватает сил, чтобы заснуть: как у компьютера, когда зарядка на нуле, уже не хватает сил выключиться с соблюдением приличий — он просто вырубается без всяких предупреждений. Я беру лэптоп и выхожу к морю. У дальнего кафе, где меня не видно с набережной, я беру из свального месива составленных на ночь пластиковых стульев один, сажусь в самом первом зрительном ряду перед надышанным сизовато-млечным экраном, и средиземное чудовище как ручное облизывает мне мыски.

Водитель говорит:

— Неужели вы не знаете, кто такой лорд Хо-Хо?! Это же переметнувшийся к гитлеровцам англичанин, который стал гитлеровским пропагандистом! Этот лорд Хо-Хо… Гитлеровцы как-то научились взламывать эфир би-би-си… Ужас, я до сих пор помню его страшный голос и смех! Лорд Хо-Хо каждый вечер взламывал эфир би-би-си, врывался в трансляцию новостей, и говорил: «Хо-хо-хо! Мы летим бомбить Сэйнт Пол!» Этими словами он начинал каждую свою пропагандистскую программу! Выла сирена, мы с мамой бежали в бомбоубежище — в метро. Прятались там, со всеми вместе, по многу часов, иногда и спали там! Я помню: мы сидим в темноте, люди вокруг нас сидят тоже все напуганные, а мама моя, чтобы мне не было страшно в темноте, поет мне песню — чтобы я все время слышал ее голос и не боялся в темноте: знаете, та-та-татам… Я до сих пор слышу мамин голос! Вот я сейчас говорю вам это — и слышу ее голос! Та-та-татам… Моя мама сейчас в раю меня слышит, я знаю, когда я пою! Та-та-татам! Знаете эту песню? Я не помню слов! Но мелодия такая: та-та-татам! Знаете? У меня не очень с голосом… Мама моя, конечно, куда лучше пела! Но я вот попытаюсь сейчас: та-та-татам! Знаете?

Я говорю:

— Ой, нет, не знаю, спойте еще раз, пожалуйста! Не стесняйтесь! У вас очень хорошо получается. Я хотела бы запомнить, чтобы потом у кого-нибудь спросить!