Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Хлопнул в отдалении железной дверью (резко приближенной тишиной), — потом, минут через пять, хлопнул той же самою дверью — но уже шагая в обратную сторону, к ним — гулко, по-военному размеренно, промаршировал по коридору, чуть позвякивая бубенцами ключей на боку, и появился снова — со скирдой аскетических серых одеял. Сирых, но не сырых. Скинул их на ближайшую парту. Молча позвал рукой Влахернского, и так же молча провел его по коридору: показал, где туалет; щелкнул для демонстрации перед его носом несколько раз всеми электрическими выключателями (так, что мифическая перспектива коридора несколько раз с треском вспыхивала, и гасла опять) — и все так же, не сказав ни слова ушел, громыхнув опять дверью вдали, и звучно запер их на ключ.

Там и спали всю эту ночь.

Завернувшись в жестковорсые шерстяные одеяла. Чересчур сходствовавшие колкостью с власяницей.

Разойдясь по разным концам огромного семинарийского зала с пустыми, недавно маслом крашенными, светло-пустынными стенами.

На партах.

— Примите Духа Святаго! — благословил их Кароль Войтыла, по-апостольски, обеими руками, едва взбежав на помост — моложаво, резко, — и обведя глазами как минимум миллион чуть выросших детей, стоявших, затаив дыхание, перед трибункой, на которую ему втащили микрофон. И вдруг, сделав паузу, хитро усмехнулся: — Ясна Гу́ра! Монастырь… Да, здесь живут монахи-паулины! Они — духовные дети Святого Павла из Фив — пустынника. Святой Павел был отшельник, пустынник. И они — пустынники. И живут — как видите — ну прям совсем как в пустыне… — и обвел опять колючими хулиганистыми глазами миллионное море.

И после этой шутки — казалось, Дух Святой сошел и вовсе не мерою.

Толпа вдруг как-то на счастливые секунды, минуты, час, перестала ранить — точнее — по чуду, просто перестала быть толпой — а претворилась в выхватываемые взглядом тут и там спокойные одухотворенные внимательные лица — слушающие — и вмещающие слова. Как слушали, наверное, апостола Павла, когда он приезжал в какую-нибудь общину в Филиппах.

— Примите Духа усыновления! Вы — дети Божьи! Вы приняли духа свободы, а не духа рабства. Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства! Где Дух Господень — там свобода!

И на этих словах Елена впервые заподозрила, что, кажется, притащилась в Польшу не зря.

— Святой Павел говорит нам: все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии. Быть сыновьями и дочерьми Божиими — значит, принять Духа Святого, и довериться Ему, позволить себе быть водимыми Богом, быть открытыми к Его действию в нашей личной истории и в истории всего мира. Да, дух сыновей и дочерей Божиих — это движущая сила в истории человечества. И я искренне радуюсь, что сегодня во все более возрастающем числе стран фундаментальные права человеческой личности начинают уважаться — даже если, нередко, за эту свободу людям приходится платить очень высокую цену: жертвовать собой, проливать свою кровь. Свобода — это не просто дар Божий. Свобода — это насущнейший долг каждого христианина. Воистину — в этих переменах ощущается Дух Божий, чудесным, изумительным образом исправивший курс истории и обновивший лицо земли.

«Даааааа…. Не зря Гитлер ненавидел польских священничков едва ли не пуще евреев! И эти несчастные язычники на Лубянке его боятся не зря, как скопище бесов — крестного знамения… И это паскудное покушение…» — подумала Елена.

С самого утра, в тот день, когда, казалось, весь мир вывалил на улицы и ждал приезда Иоанна Павла, уже какое-то чудо дрожало и звенело в воздухе над Ясной Горой. Цистерны дождя были явно опорожнены за предыдущие сутки. Палило солнце. И хотя — по мере приближения назначенного часа — все более и более абсурдной казалась сама идея «общения» в миллионной толпе, и все более и более раздражали огромные экраны, зависшие на бульваре у монастыря — однако, взглянув на и вовсе скапустившегося рядом Влахернского, болезненно озиравшегося, явно присматривая путь к экстренному отступлению с глаз долой, куда подальше, Елена самокритично решила, что удирать сейчас уже как-то глупо. Да и драпать можно было бы уже только по чужим головам.

Впрочем, в физическом измерении звенело и дребезжало в ясном ченстоховском воздухе совсем другое — потешный бронированный автомобиль, с кубическим прозрачным пуленепробиваемым аквариумом для бедного Понтифика, с трогательным окошком; а также — издали, за километр, слышные, автомобили охраны, производящие почему-то неимоверный шум: как визуально казалось — из-за торчавших из них, почему-то стоймя, бодигардов, наизготовку, в рядок, как суслики, в костюмах, да еще и в кинематографичных солнечных очках, как от затмения.