Линор Горалик - Это называется так (короткая проза)

— …всю жизнь хотела стать такой взрослой тетечкой, о которой маленькие девочки говорили бы: «Вау, какой у нее есть кукольный домик!»

— …все ненавидят, а нам, думаешь, хорошо? Вот в Новый год мне ребята звонят, ну, говорят: товарищ лейтенант, тут мужик лезет на елку. Ну, на Лубянке там, на этой, на Никольской. Прямо лезет, как обезьяна. А праздник же. И я думаю: ну сейчас скажу — снимайте, везите его, так опять участковый сука, в Новый год человека это самое. Ну я говорю: а он, типа, тихо лезет? Они мне — да вроде тихо, лезет себе и все. Ну и хер с ним, говорю, пусть лезет. Ребята что, у них же тоже праздник, тоже хочется это самое. Я сижу и думаю: сделал доброе дело, что вот говорят — как встретишь, и все такое. Так у меня будет год хороший. А через пятнадцать минут они опять звонят. Он с этой елки грохнулся и шею себе сломал. Прямо они пришли — а он уже сломал. Вот тебе и как встретишь. А ты мне говоришь — все ненавидят! Давай лезь сюда вниз с документами, хватит мне мозги ебать, умный нашелся!

— …прямо вот так кулаком себя в грудь бью и умоляю ее: «Люся, ну клянусь тебе, больше никогда в жизни! Даже и не посмотрю ни на одну женщину! Ну не посмотрю даже, только прости!» Ну, она говорит: «Поклянись». Я говорю: «Клянусь». Она мне говорит: «Ну нет, не так. Ты жизнью матери поклянись». «Э-э-э-э, — говорю, — Люся, вот это нет. С матерью случится чего, а ты мне сразу: „Ага! Опять к этой своей ездил!“»

— …в два часа ночи прилетел какой-то ангел. Пьяный совершенно, висел за окном, отказывался перелетать через подоконник. Упорно называл меня Натальей. Рыдал, целовал руки, говорил, что низко пал, ниже некуда. Спрашивал, есть ли ему спасение. Я сказала, что да, не хотела его расстраивать.

— …всегда жену любил, так любил, что вы и представить себе не можете. А она меня — ну, мне так казалось — она меня так себе. Мать мне говорит: а ты любовницу заведи. Жена тебя сильнее любить будет. Завел себе одну женщину. Ну, не любил ее, конечно. Жену любил, а эту нет. Но ходил к ней. Потом думаю: надо, чтобы жена узнала. А ей сказать не могу. Все для этого затеял, а сказать не могу. Мать мне говорит: а ты детям скажи, они ей все донесут. А дети у меня, я вам рассказывал, два сына, один в институт тогда только пошел, а младшему пятнадцать. Я их позвал, пришел домой, позвал, говорю: дети, слушайте меня. Я вам скажу ужасную вещь, а вы меня простите. У меня, дети, есть, кроме вашей матери, другая женщина. И молчу. Они так переглянулись, и вдруг как заржут! А младший меня по плечу хлопает и говорит: «Молодец, папка!» А старший говорит: «Круто. Мы тебя не заложим». Так я и хожу к этой бабе до сих пор. Черт-те что.

— …ну потому что взрослый человек не должен смешивать любовь и секс.

— …а Судный День, между прочим, уже был, но этого никто не заметил. Просто с этого дня у одних все пошло хорошо, а у других плохо.

— «…подскажите, пожалуйста, где тут Макдоналдс». И тут этот халдей встает в позу и сообщает мне: «Ой, а вы знаете, девушка, я в великой Москве по Макдоналдсам не ориентируюсь!» Я даже растерялась; «Простите?» — говорю. А он мне: «Для меня ориентиры — это площади! Музеи! Памятники культуры!..» «А, — говорю, — ну да. Такие, как вы, всегда умирают первыми».

— …я вообще совершенно неконфликтный человек. Абсолютно. Правда, с братом мы постоянно ужас как ругаемся, но брат — натурал.

— …вчера ее видела. Я тебе что скажу — даже неважно, как она выглядит, и что она красивая — ну да, она красивая, я не спорю, что правда, то правда, — но это неважно. А важно, что я увидела: у них ни-че-го не получится. Ни-че-го. Восемь лет брака, Марина, — это срок. Я его знаю вот так, понимаешь, вот так, как ладонь, как свои пять. Так вот, с этой женщиной у него не получится ни-че-го. Она из него кровь высосет и вышвырнет, и он опять ко мне приползет. Ты увидишь, помяни мое слово. Я даже успокоилась. А вообще, знаешь, я когда только-только про все это узнала, две недели есть не могла, вообще, ничего. Похудела на семь килограмм. Это такое счастье, такое ощущение потрясающее!

— …покупаю у нее ноготки, там, около рынка. «Вот, — спрашиваю, — бабушка, они у вас почем?» А эта бабка мне: «А вы их в подарок? Потому что, знаете, вообще-то ноготки не дарят!» Вот, — думаю, — во все тебе, бабка, влезть надо, как будто я сама не знаю! «Нет, — говорю, — я их на кладбище везу». Отдаю ей тридцать рублей и начинаю из букета один цветочек тянуть, чтоб, значит, четное, а она мне говорит: «Да вы не волнуйтесь, там уже четное!» Вот так иногда думаешь плохо о человеке, а он тебе, оказывается, добра желал.