Хаим Граде: Цемах Атлас (ешива). Том первый

Выполнив свой долг, Цемах Атлас возвращался в Нарев с сердитым и властным лицом, погруженный в себя. Ешиботники воздерживались от того, чтобы его приветствовать. Даже с главой ешивы он едва разговаривал. Только информировал, чтобы отправили пару парней вести начальную ешиву, а сам шел созывать собрание учеников.

С учениками ломжинец говорил долго и горячо, глубоко и тяжело дыша, словно внутри у него был кипящий котел. Вдруг он останавливался посреди разговора, и его глаза сверкали мрачно, словно мысль внезапно соскользнула с высот мозга в темный подвал. Постигая нравоучительные книги, шагая по синагоге среди других евреев, он выглядел как сильный зверь, кружащий по клетке вместе с другими лесными зверями и все же остающийся в одиночестве. Его печальный напев словно перепахивал всю синагогу и превращал полдень в ночь Судного дня.

Понемногу места для открытия новых ешив исчерпались. Во многих городах и местечках сообщества изучающих Тору были еще до прибытия новогрудковцев. В Польше также не было нужды вести войну с евсекцией [15] Еврейская секция Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). , как в России. Над ними смеялись за то, как они шагали целыми отрядами по улицам, в ермолках на головах и с кистями видения [16] Кисти видения, или цицит ( древнееврейск. ), — нитяные кисти на углах арбоканфеса — традиционного мужского одеяния, представляющего собой четырехугольное полотнище с отверстием для головы. до пят, но их не преследовали. Новогрудковцы стали спокойнее и примирились с обывателями, не желавшими поначалу впускать их в синагоги. Глава наревской ешивы привлек общинных активистов и добросердечных женщин, чтобы они обеспечивали изучающих Тору лучшими блюдами, чистыми постелями и целой одеждой. Младшие ученики пришли в себя после бегства через границу и углубились в учебу. Старшие парни один за другим женились, одевались в целые лапсердаки, чистили обувь и задумчиво расчесывали пятерней свои густые разросшиеся бороды. Однако ломжинец все оставался холостяком. Его не тянуло стать учителем Гемары или раввином в маленьком местечке, проверяющим по кишкам, кошерна ли курица. Его интересовало, кошерен ли человек. Он не обращал внимания на свою одежду, ходил заросший и временами пропадал, уединяясь на чердаке. Цемах видел, что ученики остыли и больше не хотят просиживать ночи напролет, слушая его разговоры и нравоучения, и ругал их:

— Вы боитесь, что ваши товарищи вырастут, будут учиться больше вас и им найдутся лучшие партии, чем вам. В изучении Торы тоже можно быть обжорой и пьяницей [17] Аллюзия на стих о «сыне буйном и непокорном», заслуживающем смерти (Дварим, 21:18–21). .

Ученики выслушивали его молча, с опущенными головами, и дергали пальцами первые, мягкие волоски на подбородках. Однако, когда глава собрания отпускал их, они возвращались к своим томам Гемары. Цемах с тоской вспоминал о годах, проведенных в России, когда толпа на улице размахивала красными флагами, а в синагоге мусарники вгрызались зубами в стендеры, чтобы не быть вытащенными на улицу революционными песнями. Даже то время, когда он ходил туда-сюда через границу, рискуя быть застреленным, казалось ему счастливым. Тогда он знал, что живет ради высокой цели, а теперь пал духом в лишенной всякой одухотворенности среде. И он вспоминал слова старого реб Йосефа-Йойзла: «Трудно умирать ради Торы, но еще труднее жить с Торой».

Только в элуле [18] Последний месяц еврейского календаря. Примерно соответствует концу августа — началу сентября. В еврейской традиции именуется «месяцем милосердия и покаяния». в Нареве еще ощущалась прежняя новогрудковская вознесенность. На элул съезжались главы ешив из маленьких местечек и их подросшие ученики; раввины, проводящие весь год в какой-нибудь дыре, и так и не выросшая в учебе молодежь, ставшая лавочниками и купцами. Все они приезжали на Грозные дни [19] 10 дней между Новолетием (Рош а-Шана) и Судным днем (Йом Кипур). , всех тянуло домой, в ешиву, и синагога так раскалялась, что аж чуть бороды не вспыхивали. Сотни сынов Торы напевали традиционную мелодию мусарников. Эта мелодия слышалась глухим отзвуком на улице. Крики за утренней молитвой и удары по стендерам прорезал трубный глас шофара [20] Рог. , подобно тому, как сверкающий меч рассекает воздух. Ешива тряслась, как в лихорадке, и горела всеми своими лампами днем и ночью, словно в наревские переулки упала непогасшая звезда.