Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

Зная, что он вызовет смех, он выбрал одну из голландок, пунцовую от смущения. Она хохотала, как дитя, а ее муж, смеха ради, подталкивал ее, приглашая на сцену.

Селита не сводила глаз с Мадо. Та сидела неподвижно, губы ее побелели, сжались. Она, казалось, перестала дышать.

Селита знала, что не одна она смотрит на новенькую: не менее внимательны, чем она, хоть и по разным причинам, были хозяин, стоящий у входа, и мадам Флоранс, сидящая за кассой.

В какой-то момент руки девушки потянулись к сумке, как если бы она хотела схватить ее и ринуться к выходу. Жюль, который поворачивал прожектор, должно быть, уловил это движение и угадал угрозу, ибо сразу же направил свет на нее.

Джианини понял, что настало время.

— Вы, мадемуазель?

С затравленным видом, она продолжала сидеть не шелохнувшись.

— Могу ли я спросить, как вас зовут?

Ее губы шевелились, но никакого звука не доносилось.

— Как вы сказали?.. Гортензия?.. Урсула?.. Пелажи?..

На этот раз посетители, сидящие близко от нее, сумели услышать, и один из них громко повторил:

— Мадо.

— Мадо! Это очень мило! Итак, мадемуазель Мадо… ибо я понял, что вы мадемуазель?

Понимала ли она толком, где находится? Чисто механически она кивнула.

— Вам не трудно будет встать, чтобы каждый смог убедиться, что вы прелестны?

Она поднялась рывком.

— Очень хорошо! Отлично! Вот видите, вы начинаете привыкать. Не бойтесь. Остальное придет само. Сколько вам лет, Мадо?

— Девятнадцать.

— Девятнадцать! Это же великолепно! Пусть поднимут руки те из присутствующих, кому девятнадцать лет. Ни одного человека?.. Вы, месье? Вы хотите сказать, семьдесят девять?.. Это не совсем то же самое… Видите, Мадо, вы единственная в своем роде… Есть ли у вас жених?

— Нет.

— Громче!

— Нет!

— Тем хуже для него и тем лучше для других. Подойдите поближе, Мадо… Не будьте такой пугливой… Вы только что видели выступления наших очаровательных артисток, а вы нам сейчас докажете, что не нужно ждать много лет, чтобы добиться успеха…

Несмотря на бойкость речи и насмешливо-иронический тон, он внимательно следил за тем, как реагирует девушка, и, вовремя почувствовав, что ее охватывает паника, сразу же дал знак оркестру. И тогда приглушенный музыкальный фон сменился грохотом большого барабана. Дирижер продолжал говорить с настойчивостью гипнотизера:

— Сделайте два шага вперед, Мадо! Два шага… Я сказал: два шага… Но нет, вы вполне можете!.. Вот видите… Очень хорошо… Дамы и господа! А сейчас мадемуазель Мадо исполнит для вас свой первый в жизни номер стриптиза.

Теперь он стал управлять оркестром двумя руками, добиваясь от музыкантов ритмически навязчивой мелодии. Одновременно прожектор красным светом создавал вокруг Мадо волнующий ореол. Не сводя глаз с Джианини, новенькая робко дотронулась было до своих плеч, чтобы опустить вниз платье, но ее руки бессильно повисли вдоль тела. Он улыбался ей, стараясь подбодрить, заставляя музыкантов ускорить ритм с таким видом, будто лепит прямо в воздухе какие-то странные фигуры.

Вдруг Мадо метнула испуганный взгляд в сторону входа, где сквозь дым, висевший в зале, разглядела лицо хозяина, который не сводил с нее глаз.

Создавалась тягостная атмосфера, и некоторые из зрителей уже готовы были выкрикнуть:

— Довольно! Хватит.

Селита, как и все остальные, застыла в тревожном ожидании чего-то нехорошего, постыдного. Разве не было у всех ощущения, что присутствуют при какой-то жестокой игре?

Наконец решившись, девушка зацепила пальцами бретельки черного платья и раздвинула их, обнажая поблескивающую округлость плеч, впадину перед ключицами, по-детски тонкие, бледные руки.

Тело оставалось неподвижным, пока платье медленно скользило вниз и, преодолев преграду бедер, вдруг упало к ногам.

Кто-то в углу зааплодировал. На него зашикали.

Может быть, музыка, напоминающая какое-то негритянское заклинание, создавала особо нервное напряжение, ибо никто не произносил ни слова, не прикасался к стакану. Все без исключения взгляды были устремлены на застывший силуэт, высвеченный пурпурным лучом прожектора.

Девушка поспешно наклонилась, чтобы высвободить ноги, и, может быть бессознательно, стала делать то, что ей диктовало вдохновение: ее руки медленно поползли вверх, нежно поглаживая шелковые чулки, затем она слегка приподняла комбинацию, оголив лишь небольшую часть тела, что производило более сильное впечатление, чем откровенная нагота тех, кто выступал до нее.