Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

— Алло! Справочная? Говорит Шимек из Бруссе. Мне сообщили, что недавно к вам доставили мою жену… — Он с некоторым опасением смотрит на телефон. — Скажите, в каком она состоянии? — Полицейский отворачивается. — Как? — И профессор недоверчиво повторяет: — Как не довезли?

Черты его расплываются. Я тоже отворачиваюсь: он плачет, не сознавая этого, и лицо у него искажено гримасой страдания.

— Да… Да… Понятно… Да, еду. Сейчас буду.

Он быстро шагает по коридору, ни на кого не обращая внимания, не пытаясь даже скрыть слезы.

— Не мог я сразу сказать ему, — бормочет полицейский. — Думал подготовить…

Я не плачу, но у меня кружится голова; я плетусь в туалет и кладу на лоб мокрое полотенце. Как бы мне хотелось…

Естественно, мне бы хотелось быть рядом с ним, взять его за руку, поддержать. Но сейчас я ему не нужна, и, кто знает, не возненавидит ли он меня. У шефа погибла жена, и теперь у него могут начаться угрызения совести из-за нашей связи. И я подумала о его дочери Марте; ей уже четырнадцать, она такая свежая, совсем еще девочка, не пудрится, не мажется в отличие от большинства сверстниц.

У них дома я была всего лишь раз, да и то случайно, когда профессор, заболев гриппом, три дня пролежал в постели. Доктор Бертран, старший ассистент, попросил меня отнести профессору письмо и подождать ответа.

Большой светлый дом. Я поднялась на четвертый этаж и дернула начищенный до блеска медный звонок. Дверь открыла крупная женщина в белом переднике. Время было зимнее, и в прихожей стояли лыжи. Не знаю, катается ли на лыжах профессор, но его жена и дочь — вне всяких сомнений. Я тогда вспомнила, что каждую зиму они ездят в Швейцарию, а потом к ним на несколько дней присоединяется и шеф.

Квартира кажется разделенной надвое широким коридором, еще шире, чем в Бруссе; по обеим стенам до самого потолка полки, заставленные книгами. Причем это не тома в роскошных переплетах, какие выставляют в библиотечных шкафах, а самые разные книжки, некоторые даже очень зачитанные. В глубине в одной из комнат играл электрофон.

И я позавидовала людям, живущим в этой светлой, полной воздуха квартире. Почти все двери открыты. Никакой натянутости, как у нас, никакого ощущения, что задыхаешься. Никто никому не мешает, никому не приходится ходить на цыпочках.

Я довольно долго ждала, слушая музыку. Через коридор прошла г-жа Шимек и скрылась в комнате, где звучал проигрыватель, и я услышала голоса, один чуть звонче, но оба веселые.

Мне вынесли ответ, и я ушла. Больше в доме у шефа я не бывала.

— Слушай, иди-ка ты домой, — советует мне Анна Бланше, высокая симпатичная девушка, с которой, однако, у меня нет почти никаких отношений.

— Почему?

— У тебя в лице ни кровинки. Но сперва зайди в бар и выпей рюмку коньяку. Ступай, не жди, когда хлопнешься в обморок. Я скажу Бертрану, что ты плохо себя почувствовала.

Да, так оно и есть. Голова кружится, ноги как ватные. Я снимаю халат и, не дожидаясь лифта, бреду по лестнице вниз. Почти напротив больницы ресторан с баром. Там пусто, только официант сервирует столы.

— Вам чего? — кричит он.

— Рюмку коньяку.

Он с неохотой отрывается от своей работы, смотрит на часы, потом шарит взглядом по рядам бутылок за стойкой бара.

— Бармен придет только в шесть, а я в его хозяйстве не очень соображаю… — Он снимает с полки бутылку и показывает мне этикетку. — Подойдет?

Я киваю. Мне представляется Шимек в больнице Лаэннека на Севрской улице перед телом жены, вероятней всего, изувеченным. Сейчас он, надо думать, не плачет. Это была мгновенная реакция на шок. В один миг отнята огромная часть его жизни: когда я родилась, он уже был женат. Его жена тоже была беженка и училась в Париже.

Когда они поженились, она бросила университет, и Шимек мне рассказывал, что жили они в одной комнатке в квартале Сен-Жермен-де-Пре. И с горечью добавил, что они тогда были очень бедны и нередко единственной их едой был кусок хлеба с сыром.

— По-французски я говорил очень плохо. Жена тоже. Люди над нами посмеивались. Нет, не зло, просто им это казалось забавным.

Его дочка Марта сейчас, наверное, в лицее. В котором часу она, интересно, возвращается? И кто сообщит ей о смерти матери?

Надо думать, тело привезут домой и пока положат в спальне. Не представляю, как все это происходит, но волнуюсь. Господи, как бы мне хотелось быть рядом, разделить с ним горе!

— Повторите!

Официант с удивлением смотрит на меня.

— Вам это обойдется в восемь франков. Такая цена стоит у бармена.