Альберт Мифтахутдинов: Совершенно секретное дело о ките

По ее ответам он догадался — звонил ее жених, желал счастливого поля. Медучин посмотрел на часы, на Чукотке по сравнению с Магаданом на два часа больше, значит, там уже четвертый час утра, и ребята гуляют, в понедельник им разлетаться, кому раньше, кому позже, это уж чей начальник партии расторопней, тому скорей и вертолет.

Она тихо лежала и гладила его по лицу, а он думал о том, что никогда она не выйдет замуж за того парня, потому что звонить надо не по пьянке, а просто надо прилетать, как Медучин. Так оно и вышло.

На Чукотку Анюта прилетела через два года от московского института начальником отряда из четырех человек. Она уже работала над материалом для докторской. Все шло, как Анюта хотела, только по-прежнему она была одна.

А минувшей зимой… Да, это было минувшей зимой — телефонный звонок в квартире Медучина раздался среди ночи. Он сначала не узнал ее голоса.

А потом они вспоминали тысячу их нежных паролей и условились встретиться, обязательно в тундре.

— Что пьем? — спросила она.

— Скотч…

— Роскошно живем!

— Да, с вызывающей роскошью!…

— Один?.

— Только что ушли друзья.

— И еще есть что выпить?

— Да.

— Ну и времена пошли! Стареем… Налей мне.

— Налил.

Они поговорили еще полчаса, не стесняясь телефонисток, которые по долгу службы обязаны слушать радиотелефон.

Спустя минуту после окончания разговора Медучин позвонил на станцию и попросил связать его срочно с Анадырем, номер дали быстро.

— Старина, — сказал он другу, который устроил ей этот телефонный разговор, — сейчас Анюта в прихожей, одевается, позови-ка ее.

— Ого! Откуда знаешь? Она уже ушла… Нет, нет! Не ушла, возвращается…

— Да… — тихо сказала Анюта, и в голосе ее были слезы.

Медучин спросил, мог бы он в Москве, если не удастся летом встретиться на Чукотке, вернуть хоть одно из тысячи счастливых мгновений, которые у них были в прошлом.

Анюта молчала. Потом сказала «нет». Потом быстро продиктовала свой московский телефон. И повторила его.

— И еще я забыл сказать, что ты сейчас в белом, тебе идет белое, свитер у тебя или белая кофта. И судя по голосу, новая прическа, — пошутил он.

— Нет… это дубленка белая, — она улыбнулась, и в голосе ее были слезы. — А прическа новая… совсем новая…

Медучин знал, что теперь она не будет спать всю ночь, пока он думает о ней, и, раз он ее так видит, так чувствует, им никуда друг от друга не деться.

Все свои предчувствия Медучин не очень элегантно называл «чертовщиной», чтобы никто его состояния не пытался объяснять, чтобы никто на это не обращал внимания. Так было лучше.

Вот и месяц назад, до палатки и снега, до болезни, тоже было «это». Они были с маленьким ламутом Костей на косе. И когда они вдвоем сидели у костра и рассматривали халцедоны, найденные на косе, Медучина не покидало ощущение присутствия рядом третьего. Кто-то третий был неподалеку, смотрел на них, Медучину было тревожно, но он не показывал виду, ведь рядом с ним мальчишка, еще подумает что. Но чай еще не успел закипеть, как Костя тихо тронул Медучина за рукав и показал на кусты.

Под кустами, где кончалась коса, лежал медведь. Он лежал и пристально смотрел на людей. Медведь был неопрятный, старый. Глаза его, изъеденные мошкой, слезились.

«Он болен», — решил Медучин, бросил в костер все дрова и траву, чтобы больше было дыма.

Удивительно, но Костя не боялся медведя. Просто тихо сидел и разглядывал его.

— Уходи, — сказал Медучин медведю, — уходи, не мешай нам. Мы тебе не мешаем. И ты уходи.

— Да, да, — сказал Костя. — Уходи, пожалуйста.

Они сделали вид, что отвернулись от медведя, но Медучин краем глаза следил за зверем. Осторожно расстегнул ножны, вытащил нож и стал строгать палку, чтобы медведь не подумал чего, но больше из оружия ничего с собой у Медучина не было.

Медведь встал и ушел в кусты. По их треску Медучин понял: зверь медленно уходит, эти люди ему не нужны.

Сейчас, лежа в палатке, Медучин выстроил в одну цепь все эти события и много таких же других и думал о том, что неплохо, если бы его посетило «это» сейчас, чтобы дать понять Верному о своей беде, но он не знал как. Он не мог еще управлять «этим».

Если б Верный догадался прибежать в Избяное, старик Тимофей понял бы и пошел бы искать, но Верный оправдывал свою кличку и лежал у входа в палатку, никуда от хозяина, разве что порыщет вокруг, задушит полевку и снова в палатке.

— Верный! — позвал Медучин.

Пес встрепенулся, поднял ухо, открыл глаза, посмотрел в сторону Медучина, в щель палатки. Потянулся, зевнул, снова лег. Он не понимал, почему человек не выходит.