Всеволод Кочетов - Молодость с нами

Тамара рассказывала, а Оля слушала, боясь шевельнуться: таким необыкновенным был этот рассказ.

Геологи уехали, уехала и Зобзик, все обошлось как будто бы вполне благополучно. Тамарины благожелатели, казалось, ошиблись в своих предостережениях. Но Тамарин Михаил, однако, изрядно изменился после этой встречи. Он нервничал, был рассеянным, стал грубить, чего до этого не случалось. И изо всех сил он принялся рваться в Ташкент.

Недавно, говорила Тамара, в октябре, ботаники попали наконец в Ташкент, откуда должны были начать обратный путь домой. В первый же день, как только остановились в гостинице, в номер к Тамаре и ее мужу явилась она, Зоя Арсентьевна. «Ну, Люлик, собирайся, у меня билеты на самолет!» — сказала она властно, никакого внимания не обращая на Тамару. Потом она соизволила заметить и Тамару и сказала: «Вы, цыпленочек, не горюйте. Вы молоденькая и простенькая, вам бы еще студентика, такого — с пушком на губах, а вы уже на чужих мужей бросаетесь. Нехорошо, цыпленочек. Люлик, ты ей оставь денег — на дорогу к папе с мамой. И к тому же у нее, кажется, животик… Что ты, дурочка, наделала! Люлик, у тебя есть деньги? Надо же ей еще и на аборт дать».

— Проклятый Люлик! — воскликнула Тамара. — Он вел себя как ничтожнейший из ничтожных, он ходил перед своей пиявкой на задних лапках! Я его тогда возненавидела. Любовь, Оленька, прошла. Я его нисколько не люблю и удивляюсь, как могла любить. Просто стыд, срам и позор! Словом, Оленька, они улетели. Я ехала домой одна. Теперь он вернулся, приполз ко мне на коленях, рыдает, говорит, что если бы я знала, какая власть у этой женщины над мужчинами, то я бы не только не злилась на него, а жалела бы, как жертву страстей человеческих. А я, Оленька, знать его не хочу, жить с ним больше не намерена, я ушла к папе с мамой, и пропадай он пропадом, будь он проклят, жертва страстей человеческих!

— Правильно, Тамара! — сказала Оля с некоторым страхом, потому что ей подумалось: а вдруг и Варя из таких роковых женщин, которые имеют страшную власть над людьми и с легкостью ломают чужие судьбы.

— Но я не об этом с тобой пришла советоваться, — продолжала Тамара. — Это дело решенное. Я хочу, чтобы ты мне рассказала, как ты устраивалась в школу. Я тоже хочу пойти преподавать. У меня, я чувствую, появились небывалые силищи. Наверно, от злости. Я буду очень хорошо учить ребятишек. Я всего добьюсь! Поверь мне. Я, знаешь, что поняла? Что нельзя вот так бросаться в жизнь, не определив свое в ней место. Видишь, прилипла к человеку, думала — на веки вечные, так сказать, сделалась бесплатным приложением к нему. Его не стало. И что же я? Ничего. Не хочу я больше таких случайностей. Расскажи мне, Оленька, все подробно: как ты работаешь, как преподаешь, как живешь.

Оля долго рассказывала ей о школе. Но она сказала и то, что, наверно, не всегда будет учить ребятишек. Она продолжит со временем научную работу, она увлеклась историей, она поедет летом в экспедицию.

— Может быть, и я со временем чем-нибудь увлекусь. А сейчас хочу работать, работать! — сказала Тамара. — Я горы буду ворочать. Я, знаешь, какая стала!

Тамара ушла, Оля просила ее заходить как можно чаще, а затворив за нею дверь, вспомнила то время, когда они с Тамарой учились в пятом классе, когда вместе готовились к экзаменам и, расхаживая по кабинету Павла Петровича, противными, девчоночьими голосами бубнили: «Камбий — это такая часть растения, которая образует… Камбий — это такая часть растения… Камбий — это… Камбий…»

Какая это была легкая и светлая пора жизни, пора камбия! И как все изменилось с тех пор, как выросли Оля и ее подруги, как много уже в их жизни произошло больших, навсегда оставивших в сердце свой след серьезных событий. На сердце появились первые шрамы; шрамов будет все больше с течением жизни, оно будет грубеть под ними, и уже никогда, никогда не вернется пора камбия, пора чистого-чистого сердца…

Оля сидела в своей комнатке до поздней ночи; уже улеглась спать Прасковья Ивановна, а Оля сидела. Она ждала Виктора. Она смотрела на часы и стояла у окна, вглядываясь в темень затянувшейся осени. Шел декабрь, и пора бы настать зиме, но с неба все еще дождило, а если выпадал снег, то сразу таял; было грязно и холодно.

Потом Оля не выдержала, надела пальто, боты, шапку и вышла на улицу, на бульвар, на котором когда-то несколько часов прождала Виктора. И снова она ходила по бульвару, всматриваясь в ту сторону, откуда с трамвая или с троллейбуса должен был появиться Виктор.