Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

— Ты дашь мне свой свердловский адрес?

Лена покачала головой.

— У меня нет никакого адреса. Я вообще не знаю, где буду жить. Если устроюсь на работу, может, дадут общежитие…

— А где ты работала в Новосибирске?

— Лаборанткой на заводе. — Она помолчала. — И ничего не видела, кроме работы да больного отца. Все девчонки на танцы, в кино, в парк, а я… я ведь тоже живая! Вот ты влюблялся в девчонок в школе? Говори!

— Влюблялся, — торопливо пробормотал Генка, силясь представить себя на месте Лены: что бы он делал, как жил? Это и представить-то было страшно!

— И я хотела, чтобы в меня влюблялись. Я ведь уже была совсем взрослая. Неужели вы все не понимаете этого? Или вы все чурбаки, а только прикидываетесь живыми людьми?

— Я не прикидываюсь… — беспомощно и жалко сказал Генка. — Эх, если бы ты жила в нашем поселке! Я бы помог тебе, я бы сам пошел работать!

— Если бы, если бы… А мне без «если бы» встречались почему-то подлецы. Одному поверила, а он попрекнул меня больным отцом. Обожглась. Думала: ну теперь уж никому не буду верить. Но снова, дуреха, поверила… Ведь хотелось мне верить, понимаешь ты это или нет?!

Генка сник. В его воображении возникли эти люди, эти обязательно мерзкие люди. Мордастые, с бегающими глазками, с потными руками. Генку передернуло от ярости и отвращения, и разом все потухло, померкло, но он отважился взглянуть на притихшую Лену, увидел, что губы у нее чуть вздрагивают… И любовь, и жалость, и благородство всепрощения захлестнули наивное и открытое добру сердце Генки. И если бы Лена сказала сейчас: «Прыгай!», он мгновенно перемахнул бы через брус и, распластавшись, полетел в упругую от скорости пустоту.

— Отец тебя кличет, — подкралась сзади старушка и потрогала Лену за плечо, стрельнув все понимающими глазками в Генку. — Белья чистого мне приготовь. После Омска, как стемнеет, переодену его, горемычного…

Но до Омска пятьсот веселый в тот вечер так и не дотянул, вконец выбив из колеи уже попрощавшегося со всеми старого учителя.

Заскрипели тормоза, и знакомый лязг буферов прокатился по составу до последнего вагона. Если бы пятьсот веселый забросили на правую сторону разъезда, это было бы понятно и обнадеживающе. А здесь, слева, кроме высокой насыпи и луга, ничегошеньки не было.

— Тут мы и будем куковать, — объявил Арвид, быстро оценив обстановку. — Эх, пятьсот веселый, черт бы тебя побрал!

Видно, не только Арвид угадал длительную стоянку, намерения пятьсот веселого по мельчайшим приметам распознали и обитатели других вагонов. Предприимчивые пассажиры, соскучившиеся по горяченькому, развели костры, смастерили рогатки, и скоро в закопченных котелках и ведерках забулькало, задымилось походное варево.

Деловито засуетились Николай и Матвей. У Ивана Капитоновича в сундуке-чемодане оказалось штук десять сырых картофелин, прошлогодних, чуть сморщенных, но еще вполне пригодных в пищу. Лесоруб извлек еще вдобавок две золотистые луковицы, такие огромные, что каждый обитатель вагона счел своим долгом потрогать и подержать их в руках. Арвид даже понюхал лук и восхищенно причмокнул.

— Сварим супец! — поблескивая глазами, объявил Матвей, разжигая аппетит и любопытство пассажиров. — Заправим салом, пальчики оближете, елочки зеленые!

— Это уж перво-наперво, чтоб похлебка была. Мы в лесу без горяченького не обходимся, про гудел лесоруб и спрыгнул на землю, чтобы размять ноги. — И чаек обожаю. Только покрепче и погуще, и всон тогда не тянет, и настроение доброе. — Тут Иван Капитонович основательно крякнул, выражая таким способом свое хорошее отношение к былым таежным пиршествам и сетуя на ограниченность вагонных возможностей.

А место, где остановился пятьсот веселый, было чудесное. Высокая насыпь сбегала прямо на лужок, совсем зеленый, нехоженый и некошеный. Метрах в пятидесяти от железной дороги уютно кудрявился лес, охвативший небольшое заболоченное озерцо, по берегам которого росла неправдоподобно зеленая трава, какая обычно бывает на топях, и красиво, стройно вздымали вверх свои коричневые бархатные булавы прибрежные камыши.

Возле вагона поднялась веселая суетня. Все выползли на свет божий, в вагоне остался только отец Лены. И его хотели вытащить на свежий воздух, но больной отказался, прошелестел: «Не надо».

Пока Генка и Арвид по заданию Ивана Капитоновича собирали сухие щепки и куски угля, упавшие с проходящих поездов, Владимир и Марина не оглядываясь тихо пошли по лугу. Сначала они держались шагах в полутора друг от друга, потом, уже совсем далеко от вагона, взялись за руки. И вскоре синее платье Марины и белая рубашка Владимира слились в одну точку и исчезли из виду.