Иван Краснобрыжий - Аленкин клад. Повести

— Да вы, батенька, совсем скисли! — заметил Криница, когда я сунул в рот сигарету горящим концом. — Неужели, думаете, на моей партии белый свет клином сошелся?

«А Елисеевич, пожалуй, прав, — немного воспрянул я духом. — Поживу здесь недельку-другую, пригляжусь к людям… В нашем деле так: не знаешь, где найдешь, где потеряешь».

Пока я занимался самоутешением, летчики выгрузили приборы в черных сундучках, поколдовали над картой, а когда самолет оторвался от земли и, будоража безмолвную тайгу веселым рокотом, лег курсом на Усть-Кут, Криница предложил мне переодеться в робу и помочь прослушать подозрительную сопочку.

Зеленую сопку, заросшую густой травой от пяток до макушки, мы прослушивали часа три. Я кувалдой забивал в коричневую землю стальные штыри, тянул от приборов к ним провода, зажимал их в клеммы… Тимофей Елисеевич показания приборов вносил в блокнот и, что-то напевая, сиял от радости. Порою он умолкал, долго глядел на дальние сопки, повитые голубой дымкой, потом чертил в красной записной книжице ровные линии, помечал их латинскими буквами и сам себе поддакивал: «Так-так-так…» Я один раз осмелился спросить, какой клад может скрывать зеленая сопка, и сам был не рад. Тимофей Елисеевич, багровея, срывистым голосом подал команду:

— Два штыря у подножья! Два на вершине! Батенька, вы мужчина или барышня? Эх, штыря одним рывком вытащить не можете!..

Я старался до седьмого пота с единой целью: доказать Кринице, что наш брат тоже не лыком шит. Он, не замечая моих усердий, по-прежнему напевал песенку без слов, делал записи в красной книжице и подавал команды: «Два штыря у подножья! Два на вершине! Шевелись! Шевелись, батенька!»

В лагерь с зеленой сопки мы возвращались к обеду. Едва Заметная стежка виляла меж высоких, налитых солнцем сосен, огибала заросшие щетинистыми кустарниками буерки и снова ныряла в тайгу, напоенную сладковатым запахом живицы и хвои. Я, сгибаясь под тяжестью приборов, молча плелся за Тимофеем Елисеевичем. Заводить разговор о первом кладе было бесполезно. Криница на этот вопрос ответил четко: «Адресом ошиблись, батенька!»

Часа через полтора мы вышли на лысый пятачок, где стояли палатки, и — опешили: геологи собирали разбитые приборы, клочья одежды…

— А рация? Что с рацией? — побледнел Криница. — Неужели черти косолапые нас лишили связи?..

— Покорежили ее, как бог черепаху! — резко ответила щупленькая девушка и тут же принялась отчитывать Елисеевича: — Почему лагерь оставили без надзора? Или ваш приказ — закон только для подчиненных, да? Я спрашиваю: почему бросили лагерь без надзора?..

Девушка просклоняла Криницу по всем падежам, поправила на плече ремень карабина и потеплевшим голосом спросила:

— В Брусничный, пожалуй, надо топать?

— Другого выхода нет, — стыдливо потупился Тимофей Елисеевич. — Без связи нам работать нельзя. Мало ли что может случиться? Да и провизию черти косолапые с землей перемешали. Пока ты, Аленка, будешь добираться на главную базу, мы прощупаем третий район. Сроки, сама понимаешь, поджимают.

Аленка пополнила подсумок патронами, топор с круглым обушком заткнула за ремень, перехватывающий брезентовую куртку, поправила за плечами тощенький вещмешок и скрылась за стеной бронзовых сосен.

— Не теряйте момента, — шепнул мне Криница. — Если желаете выполнить задание редакции, советую взять героиней, или, как там у вас, главным персонажем — Аленку. Именно Аленку.

— Она, — спохватился я, — имеет на своем счету клад?

— Самый драгоценный! — загадочно улыбнулся Криница. — И притом москвичка. Берите дробовик — и следом.

Тайга над головой сомкнулась темным мохнатым пологом. Идем час. Второй. Я то и дело проваливаюсь на истлевших колодах, оступаюсь в черные окна с холодной жижей…

Проклятое комарье нещадно пьет мою кровь, какие-то корни, колючие прутья обвиваются вокруг ног, шеи… Мне все время кажется, что они вот-вот выхлестнут глаза, и я защищаю лицо поднятой рукой.

Аленка, наоборот, шагает легко, быстро, поглядывает на меня озорными глазами и чему-то улыбается. Я молча проклинаю путь-дороженьку, но мужского достоинства стараюсь не ронять.

Царапины, ссадины, купанья в черной, как нефть, жиже обогащают меня кое-каким опытом. Я догадываюсь: надо шагать по следам Аленки. Так и делаю. Но увы! Там, где она пташкой перепорхнет с кочки на кочку, с валежника на валежник, я чуть не до пояса увязну в грязи. Там, где Аленка юркнет под старую корягу, я полами куртки цепляюсь за сучья-пики и, опасаясь изодрать в клочья одежду, долго выбираюсь из ловушки.