Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— А без шуток?

— Наморозили для полива. Пруд, хотя и не малый, а держать всю воду, какую подает речка в зиму, не способен. Лишнюю приходится сбрасывать. — Соловушкин пригласил следовать за ним, все перешли от поливного шлюза к водосбросному. — Однажды пришли мы со Степаном Прокофьевичем. Пруд полон, и подо льдом, и на льду, и на плотине, где пониже, — везде вода. Надо сбрасывать. А жалко-о… Ведь каждая капля — зерно пшеницы. Но и жалеть дальше нельзя: вода вот-вот хлынет через плотину, размоет ее и убежит вся. Взял я и повернул ключ, приподнял шлюз. Вода заревела в нем. А Степан Прокофьевич цоп меня за руку: «Довольно! Больше не дам ни капли. Будем расширять пруд». Прикрыл я шлюз. Стоим, задумались. Вода уже лезет напролом. А расширять пруд — дело не шуточное, когда мороз сорок градусов и земля на полтора метра вглубь стала тверже камня. «Может быть, пониже этой воздвигнуть другую плотнику?» — говорю я. Начали искать место для плотники. И что же видим: вода, которую выпустил я, ушла совсем недалеко и уже замерзает. Тут нас и осенило: не надо расширять пруд, не надо и плотину, можно без них удержать воду. Степан Прокофьевич остался на речке наблюдать, а я побежал назад к водосбросному шлюзу и приоткрыл его маленько. «Прибавь!» — кричит Степан Прокофьевич, а немного погодя: «Убавь!» И мы так отрегулировали струю, что вода растекается по руслу тоненькой пленочкой, и сколько ни выпустим, вся замерзает поблизости. В зиму наморозили полтора миллиона кубометров — прибавили заводу еще пятьсот гектаров поливной земли.

— Простое дело, можно сказать, детское. Ребенком был — пользовался, горки, ледянки намораживал, а под старость: «Как это льдом поливать?» — председатель колхоза свирепо ударил себя кулаком в грудь. — Обух ты, Николай Федотыч, а не председатель. Вот люди. Учись! А как же с полой водой? — спохватился он. — Куда ее девали?

— Увидите.

У нижнего края ледника все ручьи сливались в один поток, который уходил в оросительный канал.

— Не зря притопал я, нет, не зря! — радовался Николай Федотыч. — Будем с хлебом, будем!

Агроном что-то записывал, корреспондент фотографировал, Застреха глядел и слушал по-окунчиковски: нас ничем не удивишь, мы это давным-давно знаем.

Шли вдоль магистрального канала, меж рядов тополей.

— Покажите тот особенный, мировой тополь! — попросил Николай Федотыч.

— И вам настрекотали про него? И не иначе так: Лутонин помешался на каком-то тополе и скоро на нем повесится.

— Молва что вода.

— Там он, на нашей родине, на Курщине. Мы с женой из одного села. Самый простецкий тополь. — Степан Прокофьевич задумчиво вздохнул. — Теперь с него пух летит. Бывало, кругом хатенки устелет, как снегом.

Среди тускло-голубоватых и сизых тонов степной целины резко выделялись пятна густой жирной зелени — орошаемые поля, луга, сад, полосы лесных насаждений.

В саду шел полив. Вдоль каждого ряда деревьев и кустов радужно искрилась струя воды, сад напоминал огромные, в целое поле, гусли с тысячей светлых переливчатых струн.

Пшеница, овес, кукуруза поднялись уже выше щиколотки.

— Это наша радость, — сказал Степан Прокофьевич, забирая в горсть крупноперую синеватую пшеницу. — В прошлом году взяли по тридцать центнеров с гектара.

— Осенью семенами от нее поспособствуйте! — попросил Николай Федотыч.

— Можно. Только на одни семена не полагайтесь. Зря думают, что у нас все особенное, чудеса. Никаких чудес. Вода, навоз, работа.

У Степана Прокофьевича были другие дела, и дальше сопровождал гостей один Соловушкин.

Он привез их в Овечью степь, к большому оврагу, перехваченному запрудой. В овраге стояло озеро. По трубе сквозь запруду текла вода и расходилась по бороздам, пересекавшим приовражную котловину с небывалой для тех мест — высокой, густой и сочной — травой.

— Вот, голубушка, где ты. Хоть и дрожат здесь за каждую капельку, а все-таки выпью. — Николай Федотыч зачерпнул пригоршню воды, выпил, обтер ладонью мокрые усы и продолжал рассуждать: — Я думаю, что свою пил. Мой снежок наверняка есть тут. Нынче у нас подмело начисто, лучше всякого дворника. — Долго разглядывал он, как сложена запруда, проведены борозды, и все восторгался: — Вот это нам по плечу. В самый раз. Клад. И овражков и ветру у нас вдоволь. Надо поскорей домов. Поглядеть, не лежит ли еще по оврагам снежок. Овраги у нас глубокие, тенистые.

Закусывали у Степана Прокофьевича. Стол был накрыт, правда, без жареного гуся, но богато и вкусно: ветчина, яйца, масло, мед, сладкий творог, сметана, маринованные огурцы, салат.