Гавриил Кунгуров - Оранжевое солнце

Дедушка уставился в небо.

— Сколько же времени? Часа четыре?

Цэцэг взглянула на свои ручные часы:

— Уже пять...

— Хорошо бы закусить... Эрдэнэ, принеси-ка бабушкин мешочек, он привязан к моему седлу. — Дедушка присел на гладкий валун.

Из-под полы халата Цэцэг выпал задачник.

— Ах, Цэцэг, да ты с книгой? Не задерживайтесь, идите вон под тень кустов.

Гомбо насупился, а Цэцэг спрятала задачник на груди под халатом. Эрдэнэ, смеясь, отвернулся. Лукавые глазки Цэцэг заискрились:

— Милый дедушка, кругом такая красота и пахнет из мешочка вкусным, а вы заставляете заниматься... Хорошо ли это?

— Тогда дайте мне задачник, я начну за вас заниматься, а вы смотрите за скотом, — подшучивал Цого.

Цэцэг и тут нашла, что ответить:

— Главное, мы с Гомбо уже сделали, на сегодня хватит: выбрали место для занятий...

Дедушка не выразил удивления, одобрил сказанное, но такой ехидной усмешкой, что и Гомбо и Цэцэг опустили глаза, будто считали камешки под ногами...

Минует день за днем, и у каждого свое утро, свой вечер... Неожиданное всегда подстерегает людей, как лисица суслика. Из-под бараньей шубы выглядывает Эрдэнэ. Где же Гомбо? Цого и Дулма улыбчиво переглянулись, дедушка даже песенку напевал — Гомбо раньше всех у стада.

Попили чай, распахнулись дверцы юрты, пахнуло прохладою утра, свежестью трав. Расправив грудь, дыши... У стада Гомбо не было. Цого вернулся в юрту, посмотрел в угол, где лежали седла. Седла Гомбо не брал. Куда может уйти пеший?

Дедушка полон забот и песенку не поет, только дым пускает непрерывной струйкой, не вынимая трубки изо рта. Эрдэнэ и Цэцэг прячут глаза. Она еще рано утром заглянула в свою сумку: нет ни учебника, ни задачника, губы сложила в тонкую усмешку: «Мой учитель готовится к первому уроку».

...У ручья, разложив на каменной плите тетрадь, сидел Гомбо. Ни первой, ни второй задачи решить не мог. Тер лоб, вихрил волосы. Стал читать учебник. Все ему мешало думать: громко булькал и журчал ручей; чуть ли не у самых ног выскочила мышь-песчанка; суслик так пронзительно свистнул, что у Гомбо из рук выпал учебник. А солнце? Оно рассыпало повсюду разноцветные звезды; такое множество — на камнях, на траве, даже на руках Гомбо. Найдет ли кто-нибудь в себе силы решать задачи среди этих звездных огней? Гомбо поднялся и зашагал по траве. Смешно. Он смахивал с рукава халата россыпи звезд, а они горели еще ярче. Пересилил себя, вновь сел, упрямо глядя в задачник. Одну задачу осилил. Поддалась вторая и третья. Гомбо радовался, стуча пальцами по лбу, приговаривая: «Котелок кипит, еда жирная варится...» Не заметил, как каменную плиту, его временный стол, пересекла тень. Кто-то положил ему руку на плечо. Оглянулся — Цэцэг.

— Завтрак тебе послала бабушка. Горячую лепешку с маслом и творог.

— А кто ее просил? — обидчиво скривил рот Гомбо.

— Я просила... Мы-то спали, а ты работал, — засмеялась Цэцэг.— Решил? Можно переписывать?

Гомбо нахмурился. «Хитрая девчонка... Ей решай, она перепишет». Чтобы уязвить Цэцэг, Гомбо бросил задачник на траву:

— Возьми, садись, решай; я покажу, как надо, а готовенькое лапкой может переписать и тарбаган...

Гомбо хмыкнул, довольный своей шуткой.

Цэцэг не обиделась.

— Какой ты строгий, а я не тарбаган. Знаешь, сначала покушаем...

Бабушка знала, горячая лепешка со сладкими пенками — любимая еда Гомбо, и хотя он строго говорил о задачах и надо было заставить Цэцэг их решать, запах вкусного оказался сильнее.

Они съели лепешку и творог. Цэцэг неохотно взяла карандаш, открыла тетрадь. Решить задачу не смогла. Гомбо начал учить, говорил долго. Цэцэг стало скучно. Ничего не поняла. Из кустов тальника выпорхнула птичка, села на ветку.

— Ой, птичка! — откинула тетрадь Цэцэг.

Гомбо схватил камешек, бросил, спугнул птичку.

— Ты сердитый...

Решали задачу вместе, потом потрудились еще над двумя. Одну Цэцэг решила сама. От радости прыгала, била в ладоши, кричала на всю степь:

— Хватит, хватит! Остальные потом, потом, ну их, такие скучные!

Гомбо своей ученицей недоволен, но подчинился, и они пошли. Цэцэг набрала букетик цветов, схватила за руку Гомбо, остановилась перед ним:

— Хочешь, я тебе спою песенку про жаворонка?

— Не хочу.

— Ну про верблюжонка и его маму?

— Спой.

Цэцэг залилась птичкой, далеко над степными холмами плыл ее голос. Гомбо вначале и слушать не хотел, глазами, полными безразличия, глядел в синюю даль, потом заслушался. Когда верблюжонок плакал, тыкая мордочкой в застывшее вымя своей мертвой матери-верблюдицы, у Гомбо расширились глаза, он стоял неподвижно, боясь пошевелиться: можно спугнуть птичку, голос ее оборвется... «Хорошо поет, наверное, будет артисткой».