Георгий Марягин: Озаренные

Хотя у обоих была горячая пора — Алексей готовился к защите дипломного проекта, Варя — к выпускным экзаменам, — они стали встречаться ежедневно. Они не задумывались над тем, во что выльются их встречи. Но с каждым днем эти встречи становились для них все необходимее.

Получив назначение на шахту, Алексей накапливал выходные дни, частями получал отпуск, чтоб только побывать в областном городе, повидать Варю, провести с ней три-четыре дня. Варя стала студенткой медицинского института.

Пятнадцать лет Алексей хранил последнее письмо Вари. Она хотела после экзаменов в июне тысяча девятьсот сорок первого года поехать с Алексеем в Святые горы, куда выезжала на дачу ее сестра.

Больше он ничего не слыхал о Варе. В годы войны Алексей разыскивал ее, но из Центрального бюро эвакуации скупо отвечали: «В списках не числится». Товарищи по институту, работавшие в Кузбассе и Караганде, тоже не могли сообщить ничего определенного. Лишь один из них написал, что металлурги того завода, где работал отец Вари, выехали первыми эшелонами в Нижний Тагил. Но дирекция завода ответила, что мастер Горенко и его семья эвакуировались самостоятельно.

Что могло произойти? Алексей был уверен, что Варя ни в коем случае не осталась бы в оккупированном городе. Могло случиться самое страшное: дороги от Приазовья к востоку были перерезаны уже в первые месяцы войны, их беспощадно бомбили.

После демобилизации Алексей по пути к отцу в город Шахты завернул в свой студенческий город. Два дня, напрасно потраченные на розыски, окончательно убедили его, что ему не дано отыскать Варю. Поразительно было, что подруги Вари, которых он встретил, последний раз видели ее лишь в начале июля 1941 года и больше никогда ничего не слыхали о ней. Как оскорбление прозвучал полунамек одной соученицы Вари: «Может, уехала на работу в Германию...»

После этой поездки в родной город Варн Алексей уже не наводил справок о ней.

Сейчас, поглощенный только одним воспоминанием о Варе, Алексей переживал какое-то смешанное чувство радости и тревоги. Он возвратился в мир юности, первого захватывающего чувства. Но рассудочная трезвость снова переносила его в действительность. Слишком много пережито, чтоб восстановить неповторимость первых порывов сердца...

Из раздумья его вывел смех. Парень и девушка в спортивных синих костюмах, в шерстяных шлемах, с коньками под мышками, выбежав из калитки дворика, тащили друг друга в разные стороны, изнемогая от хохота.

Смех гулко звучал в узком коридоре переулка — ясный, зовущий голос весны.

Когда-то он также забегал за Варей, чтобы успеть на каток, танцы, в кино. Теперь осталось только завидовать молодым. И вспоминать. И грустить...

Седая высокая женщина открыла Заярному дверь и запросто, видно, в этом доме часто бывали посетители, пригласила:

— Вы к Евгению Корнильевичу? Пожалуйста, раздевайтесь, проходите, прямо в кабинет.

Сильный свет заливал высокий узкий коридор. Справа, вдоль глухой стены, тянулись шкафы и стеллажи, источавшие сладковатый, душный запах лежалой бумаги. В конце коридора весело поигрывала лаком ясеневая дверь. Алексей постучал в филенку. Дверь приоткрыла девочка в школьной пелеринке, низенькая, с веснушчатым вздернутым носиком. Она стояла журавликом — на одной ноге.

— Дедушка, к тебе, — сказала школьница и запрыгала к дивану.

За письменным столом с кусачками и детской туфелькой в руках сидел хозяин дома.

— Прошу, прошу, — произнес Верхотуров, вставая из-за стола и приветственно поднимая, как вымпелы, туфельку и кусачки. — Товарищ Заярный? Мне звонил Каржавин. А меня Олечка в холодного сапожника переквалифицировала. Получай из срочного ремонта...

Девочка, схватив туфлю, выбежала из кабинета.

— Садитесь, пожалуйста. Пока я руки помою, можете заняться. — Верхотуров показал глазами на книжные полки.

Академик был высок, жилист, моложав, седина лишь начинала опрядать виски. Было в нем что-то от степняка, оставившего седло.

Кабинет мало походил на академическую обитель. На многоступенчатом стеллаже у окна — образцы руд и минералов. Письменный стол с хохломским чернильным прибором. На простеньких книжных шкафах — ружья в чехлах, в углу — рыболовный сачок. На небольшом столике — кусок обуглившейся стойки под стеклянным колпаком.

Профессиональное любопытство заговорило в Алексее, он подошел к столику и, приподняв колпак, стал ощупывать стойку. Стойка казалась высеченной из угля. Может быть, подарок какого-то шахтерского коллектива?