Гумер Баширов - Честь

Какая мать станет в такие дни удерживать сына, уходящего на фронт? Но разве материнское сердце не предчувствует беды, подстерегающей ее дитя!

С Волги доносится протяжный тоскливый гудок парохода. Хадичэ сидит не двигаясь. Она не стонет, не вздыхает. Но другое, испепеленное тем же огнем сердце, словно услышав звук капнувшей слезы, отзывается из-за перегородки, спешит к ней.

Невестка обнимает Хадичэ и, хотя не верит сейчас в силу слов, пытается утешить ее, а может, и себя.

— Мама, — шепчет она, — не мы одни, весь народ горе принял. Не скорби так, мама... Кто знает, может, еще...

«Может, еще вернется», — хочет сказать Нэфисэ, но, вспомнив, что в письме слишком подробно описано, как умер Газиз и где похоронен, припадает матери на грудь. Так сидят они — осиротевшая мать и овдовевшая жена. Горячие слезы постепенно растворяют тяжелый сгусток горя, и оно утихает немного. Надолго ли?

Уже давно перевалило за полночь и дождь перестал. Запели, захлопали крыльями петухи. Осторожно стукнула в окно мокрая рябина.

Нэфисэ широко распахнула окно. Далеко-далеко, расцветив алым кромку неба, занималась заря. Стояла такая тишина, что было слышно, как падают капли дождя, повисшие на взбухших почках дерева. Нэфисэ вдохнула свежий утренний воздух, всхлипнула, как ребенок, и подошла к портрету мужа. Большие серые глаза, чудилось, смотрели на нее с состраданием и были печальны. Но все же Нэфисэ видела в них отражение радости и счастья прожитых вместе дней. Три месяца была она женой Газиза, всего три месяца, и они пролетели, как три дня. «Вот как быстро расстались мы, Газиз! Как в сказке: луна подарила, солнце позавидовало... Падучей звездой сверкнул ты и погас... Прощай, умница мой! Прости, дорогой!..»

А Хадичэ все еще сидела у окна.

— Мама, приляг, милая...

— Какой уж тут сон?!

В предутренней тишине отчетливо слышно было, как открывают ворота, как кто-то выехал на лошади со двора.

— Сам-то так и не вернулся! Где-то он мается, бедняга! Тяжело ему...

Хадичэ, кажется, захворала. Невестка стояла над ней, не решаясь идти в поле.

— Мама, как себя чувствуешь? Идти мне или остаться с тобой?

Свекровь кивком головы дала понять, что она может идти.

Особенно тяжко было им в первую неделю.

Хадичэ почти перестала разговаривать. Она безучастно бродила по дому или подолгу сидела, уставившись в одну точку. Бывало, уходила из дому на огороды, а оказывалась на лугу. Она забывала названия вещей, не сразу вспоминала имена близких.

А Нэфисэ плакала ночи напролет, все думала о Газизе. Перед ней вставала картина боя. В дыму, в пламени пожарищ ведет в атаку своих солдат Газиз... Сердце Нэфисэ сжималось от боли. Товарищи писали, что это была пятая атака за день. Даже когда пулеметной очередью прошило ему грудь, он еще продолжал какую-то долю минуты бежать вперед...

Великой души человек был ее Газиз!

Подумает Нэфисэ об этом — и защемит у нее сердце. Кажется ей: не умела она при жизни ценить его, на большую его любовь не отвечала с такой же горячностью. «Что думал он в последние минуты? Не унес ли в сердце упрека?»

С первым проблеском зари, с первой приветной песней жаворонка бежала Нэфисэ в поле. Там вместе с ночной мглой рассеивались ее тоскливые думы, там в работе находила она утешение.

Только вот последнее письмо Газиза еще раз и с новой силой потрясло Нэфисэ.

Однажды к ним в поле приехал секретарь райкома Джаудат Мансуров. Он оставил лошадь на бригадном стане и, твердо ступая, прошел прямо к Нэфисэ.

— Ну как дела, Нэфисэ? — спросил Мансуров, проведя рукой по зачесанным назад густым с сильной проседью волосам. Его голубые глаза смотрели на нее прямо и с участием.

Нэфисэ сразу поняла, что он подразумевает ее личные дела. Это глубоко тронуло ее.

— Дела?.. Ничего, Джаудат-абы. Здравствуйте!

— Здравствуй... Как идет работа? Справляетесь? — Мансуров подумал, что не следует сейчас касаться больного вопроса, и повел разговор только о севе. Оглянулся кругом, прикинул глазом. — Если все это — твое хозяйство, то вы порядочно поработали.

— Три четверти уже засеяли, Джаудат-абы. Рассчитываем дня через два закончить.

— Рассчитываете или уверены? Это ведь разные вещи!

Нэфисэ вскинула голову:

— Поняла, Джаудат-абы... Нам нельзя только рассчитывать. Кончим в два дня. Уверена!

— Вот это другое дело. Это твердое слово. Ты думаешь, почему я так расспрашиваю? Бывают такие руководители, которые наобещают что угодно: и сев рано закончить, и урожай высокий взять, и на трудодень по полпуда зерна выдать. Да, да! Не так уж их много, но еще встречаются. А что потом выходит? Смотришь, ни одно обещание не выполнено. Значит, работу организовать не сумел и колхозников обманул. Скверная это привычка. От старого еще осталось, от неуважения к народу. Это вот роняет авторитет не только горе-руководителя, но и наш... мешает расти колхозам.