Георгий Садовников - Суета сует

Под запиской его собственная подпись. Вот до чего докатился Стась Коровин! Но это еще не все. Он таскает в портфеле добрый десяток фолиантов, тяжелых, как свинец. С портфелем он не расстается, ходит даже на танцы. Но открывает его не чаще раза в неделю. Мы подозреваем это. Подозрения решено проверить с помощью широко поставленного научного эксперимента. Ставит опыт Вася Сусекин. Я ассистирую.

Едва Стась ушел в умывальник, Вася взялся за портфель и вытряхнул содержимое. Я подавал заготовленные булыжники. Завершив операцию, Вася застегнул портфель и прикинул на вес. Вес вызвал у него опасение.

— Коровин не выдержит, — сказал Вася.

— Выдержит. Он не такое носил.

Стась вернулся с полотенцем на шее. Наскоро съел кусок колбасы. Надел пиджак и схватился за портфель. Крякнул и, накренившись на левый бок, выбежал за дверь. Мы пили чай и вели наблюдение.

— Вес взят! — регистрировал Сусекин. — Запиши число. Это входит в обязанности ассистента.

Одеяло на Кирилловой койке зашевелилось. На белый свет высунулся Кирилл. Он пришел к утру и затем безуспешно пытался наверстать упущенное.

— Опаздываешь! — крикнули мы.

Кирилл взвился к потолку. Через десять минут мы мчались в институт. Кирилл на ходу жевал вчерашнюю булку.

В вестибюле толпа. Она опоясала дугой нашу «Бучу». Но возле газеты пустота. Кто-то не подпускает читателей. Мы врезались в толпу и увидели уборщицу. Она держала швабру наперевес. Ее поставил на часы сам директор института. Что-то не понравилось ему в «Буче». Однако снять газету он не решился. Черт знает, кто ее повесил? Нарвешься на скандал. И до выяснения выставил этот караул, вооруженный шваброй.

— Безобразие! — заорал мой друг Севостьянов и ринулся на второй этаж.

Я сообразил, куда он бежит. Я представлял, чем это ему грозит. И мне тоже. Я догнал его и ухватил за полы пиджака, но удержать не смог и удержаться не сумел. Въехал вместе с ним в кабинет директора.

Директор диктовал секретарше какие-то цифры. Последние надежды я связывал с ней, с секретаршей. Думал, не пустит. Прикроет телом директорскую дверь. А она, изволите, тут, внутри.

Директор поднял голову и недовольно уставился на Кирилла. И на меня, конечно. В доли секунды я понял все. Если первым откроет рот Кирилл, мы пропали. Тогда я открыл рот. Я еще не знал, что скажу, но рот открыл первым. Я спешил. Я знал: так нужно. Иначе нам каюк.

— Мы из редколлегии «Бучи». Произошло недоразумение. Мы хотели внести свежую струю, — сказал я поспешно.

— Куда внести?

— В институтскую жизнь.

— А кто это «мы»?

— Мы — это институтская литгруппа.

Директор повеселел: опасность миновала. Я покосился на Кирилла. Тот хотя и переминался нетерпеливо с ноги на ногу, но, видать, немного остыл. Морщил лоб. Подбирал аргументы.

Хорошо, когда крепкие нервы. Вот я не потерял самообладание и открыл рот первым. Спас себя. Спас Кирилла. И нашу «Бучу».

— Это — мальчишество, — сказал директор иронически. — Не хватило ума посоветоваться с директором? С партбюро? С комитетом комсомола? Это же так не делается. Мы бы поддержали. Помогли.

— Это не мальчишество! Это взрыв энтузиазма! — запальчиво возразил Кирилл. — И вы должны радоваться. Получили новую газету. Без всякой волокиты. И не пришлось «решать — постановлять». И уговаривать: «Будь добр, выпусти газету».

— А я радуюсь! — рассердился директор. — Но все равно это делается не так. Солидней делается. А у вас по-мальчишески.

Я вновь опередил Кирилла и открыл рот раньше его. Я не трус. Просто незачем трепать друг другу нервы. Я придерживаюсь такого мнения. А то, что я не трус, видно из того, что я сказал директору. Я сказал вполне миролюбиво:

— Ну какие мы мальчишки, Захар Петрович? Судите сами: Кирилл работал слесарем на заводе, я тоже.

Не помогло. Директор оказался слабонервным. Он быстро потерял терпение и разбушевался:

— Да кто считает вас мальчишками? С чего вы взяли? И что еще за фельетон с намеками? Уж не Гусакова ли имеете в виду?

— Обычный художественный образ, — пояснил я дипломатично.

— Да, это Гусаков! — твердо заявил Кирилл.

— Вы порочите преподавателя. Кто дал право?

— Во-первых, это форма критики. Во-вторых, на заводе я писал фельетоны на мастера. Почему я здесь не имею права? — резко спросил Кирилл.

— Здесь институт. Здесь специфика. И Гусаков — педагог. — Директору надоело с нами возиться, и он закончил так: — Отправляйтесь на лекции. Разберемся потом.

Я уже открыл дверь, когда директор спохватился. Он-то не знает наших фамилий. Кирилл назвался. А я успел уйти из кабинета. Но потом я подумал, что так или иначе он узнает. К тому же я не трус Я сунул голову в дверь и сообщил: