Эльмар Грин: Другой путь. Часть первая

Ничего, что она советовала мне прекратить переписку. Все ее письмо было шутливое, и, значит, этот ее совет мог тоже сойти за шутку. Важно было то, что она мне все-таки написала. Это ее рука выводила на конверте мой адрес и мое имя, та самая рука, которая лежала тогда на ее бедре, а позднее швырнула меня о стенку между дверью и печкой. И само письмо, заключенное в этот конверт, тоже писала ее рука. И пока рука писала, ее голова думала обо мне. Она не могла не думать обо мне в ту минуту. Как можно писать человеку письмо и не думать о нем в это время? Она думала обо мне. В ее красивой женской голове, полной умных и строгих мыслей, пронеслась одна, пусть коротенькая, мысль обо мне, пока она выводила на листке бумаги эти шесть неполных строк.

И надо полагать, что не только в ту минуту пронеслась в ее голове мысль обо мне, но проносились обо мне в ее голове мысли каждый раз, когда она прочитывала мое очередное письмо. И это тоже было здорово.

Она сказала: «Процесс вашего перевоспитания». Дурак, набитый соломенной трухой! Нашел, где и кому этим похвастаться. Но она поймет. Такая женщина не может не понять, что эти слова просто так ляпнуты, сдуру. Главное — рассказать ей все как есть начистоту. Рассказать как можно правдивее. Так будет лучше. Если начну вилять и хитрить — опять ничего не получится. Перед такой женщиной бесполезно хитрить. Лучше прямо сказать ей, что да, действительно, лукавил, пытался обмануть, представить себя перед ней не таким, каким был на самом деле. От старого это у меня осталось. От капиталистического мира. У них тут ведут борьбу с буржуазными пережитками — так вот это у меня были буржуазные пережитки. Но теперь их у меня уже нет. За десять месяцев жизни в новой России они все отлипли. И теперь я вполне чист и даже готов проникнуться их коммунизмом, если только она согласится уехать со мной в Финляндию, где я постараюсь раздобыть ей хозяйство покрупнее, чем ее приусадебный участок.

Все это я мог ей теперь пояснить. Стоило мне только съездить к ней. А съездить к ней теперь можно было. Уже одно то, что она написала мне письмо, давало повод надеяться, что мое появление перед ней не вызовет прежнего гнева. А если не вызовет гнева мое появление, то, надо надеяться, не вызовут его и мои слова. Главное — это чтобы она опять меня не прогнала и выслушала. А то ведь трудно рассказывать и пояснять что-нибудь, когда летишь через комнату к двери, где ударяешься головой о простенок возле печки.

Конец первой части

Алексей Толстой, Собр. соч. в 10 томах, т. 10, Гослитиздат, М. 1961, стр. 414.

Ахнеярви — Жадное озеро.

Торпа — участок арендованной земли.

Эно — дядя, брат матери.

Бобриков Н. И. — финляндский генерал-губернатор. Своей жесткой обрусительной политикой вызвал недовольство в некоторых общественных кругах Финляндии. Убит финским террористом в июне 1904 года.

Суоменлинна — Свеаборг.

Пуукко — финский нож.

Кивилааксо — Каменистая долина.

Торпарь — арендатор.

«Суоелускунта» — корпус охраны, шюцкор.

Херра — господин.

Рулла — ролик, катушка. Здесь — плоский кружок, отпиленный от круглого бревна.

Муставаара — черная опасность, черная беда.

«Суденпенту» — «Волчонок».

«Партио» — разведчик.

«Лотта» — женская шюцкоровская организация,

«Кансан тюо» — «Народный труд».

Пиетари — Петроград.

Нейти — барышня.

Виенанмери — Белое море.

Сювярийоки — река Свирь.

Каннанлахти — Кандалакша.

Намек на фамилию: Турха — напрасный, никчемный, тщетный.

Укко Пекка — «Старик Пекка», название типа ружья.

Суурсаари — остров Гогланд,

Саари — остров.

Алавеси — нижняя вода.

Организованные народные демократы — члены Демократического Союза Народа Финляндии (ДСНФ).

Матин-Сауна — Матвеева баня.

Корвике — кофе-суррогат.