Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

Она зарыдала там, согнувшись в три погибели на низенькой скамье, и ветер унес ее плач в облаках белого снега прямо к божьему храму. А что божий храм? Он стоял, весь белый от инея, проступившего наружу на его отпотевших камнях, и от этого как бы потерял всю свою непомерную тяжесть, растворяясь временами начисто в облаках белого снега, а если и выступал на миг из этих облаков, то это был сплошной холод и лед, прозрачный насквозь, как привидение, непонятно зачем вознесенное на такую огромную высоту. Что ему, ледяному и огромному, до того крохотного комочка, который теплился и страдал в груди человека!

Я вышел из садика тем же путем. Огибая снова угол гостиницы, я едва не поднялся на воздух — такая плотная волна ветра со снегом ударила мне в грудь. Пришлось обернуться назад, чтобы не задохнуться. И в это время садик опять на короткий миг очистился от снежных облаков, что позволило мне увидеть их еще раз. Она оставалась на месте, приникнув лицом к спинке скамейки, а он уже отмерял шагами ширину улицы по ту сторону садика. И опять снежная пелена заволокла площадь, укрыв ее от моих глаз.

Да, так вот поступает у них тут парень, которому определена более суровая роль в жизни, чем любовь к девушке. Иной, менее проницательный человек, может быть, не сообразил бы о причине такого его поведения. А я сообразил. О, мой редкий ум и не в такое мог проникнуть! И хотя парень пытался прикрыть от меня свое злое дело снежным бураном, ему это не удалось.

Но я не мог так жестоко поступить со своей женщиной. Мое сердце было мягче. И, думая о том, сколько горя должно было принести ей мое последнее письмо, я послал ему вдогонку новое, в котором написал, что не сержусь на нее и прощаю. С каждым человеком бывают ошибки, а она как-никак тоже человек. Теперь она уже, наверно, одумалась и сама рвется сказать мне нужное слово и только ждет подходящего к тому случая. Зачем же я буду пресекать ее желание? Нет, я не из таких. Я очень благосклонно приму все ее извинения и готов даже встретиться, чтобы поговорить подробнее обо всем остальном.

Такое милостивое письмо написал я ей на этот раз, но ответа почему-то все-таки не получил.

А тем временем весна все сильнее забирала в свои руки власть над погодой. В апреле мы закончили пятый этаж в доме на Южной улицей перебрались в шестой. На пятом этаже я опять соревновался с Терехиным, но что-то у меня не получилось. А когда я попытался подогнать свое дело тем, что вечерами после работы заготавливал себе доски на завтра, распиливая их до нужного размера, бригадир сказал мне, что это идет в нарушение правил соревнования. Он добавил заодно, что и на четвертом этаже не стоило так поступать, но Терехин, по добродушию своему, не протестовал. А делать все это надо только в часы работы. Так и не вышло у меня на этот раз победы над Терехиным. Он закончил свою долю работы на два дня раньше меня. И не только закончил, но сразу же перешел на мою половину и помог мне доделать возле кухни перегородку и угловой чулан. Я спросил его:

— Зачем вы пришли за меня работать? Я сам доделаю. А он ответил:

— Дело не в том, что вы сами доделаете, Алексей Матвеевич. Надо, чтобы бригада скорей доделала. Штукатуры из-за нас медлят. А у нас ведь обязательство есть перед соседней бригадой, строящей одинаковый с нами дом.

Такое объяснение он мне дал по поводу своей помощи, за которую ему не предстояло получить ни копейки. А потом он отправился помогать паркетчикам, у которых к тому времени заболел один человек. Тогда и я присоединился к нему, помогая закончить общую отделку этажа.

Но об этой неудаче в соревновании я не собирался писать своей женщине. Ей не обязательно было это знать. С нее довольно было и того, что я сообщил ей о своей победе на четвертом этаже. Больше я ничего не собирался ей сообщать, помня урок Никанора. Пора было совсем прекратить с ней разговоры, раз они не помогали делу. И, думая об этом, я написал ей еще одно письмо, в котором сказал, что надо иметь какое-то понятие о вежливости и ответить хоть что-нибудь. Человек ради нее перевоспитался и проникся коммунизмом, а она не желает его даже замечать. Надо или похвалить его за это, или послать к черту, но не молчать. А то человек пишет, старается, русский словарь без конца листает, русскую грамматику перечитывает. Сколько труда тратится на каждое письмо, не говоря уже о деньгах. На одни марки четыре рубля двадцать копеек извел. Надо хоть это принять во внимание. Сказать надо прямо — в ту или другую сторону — и дело с концом!