Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

Но не только один этот магазин выказал ко мне вражду. Были у них тут и другие магазины, где меня тоже узнавали в первый же миг, после чего все мои вежливые вопросы оставались без ответа. А в одном из магазинов мне хотя и ответили, но как ответили! Там за прилавком стояли две женщины, очень весело между собой говорившие. Я спросил у той, что стояла ко мне ближе, есть ли у них носовые платки, и она сказала «нет», даже не посмотрев на меня, хотя стопка новых носовых платков лежала на витрине тут же, у нее под рукой. Женщина могла бы дотянуться до них, не трогаясь даже с места. Но она не потянулась к ним, продолжая веселый разговор со своей товаркой. И в следующую минуту я уже догадался, почему она не потянулась: перед ней стоял покупатель, который не заслуживал такого труда с ее стороны. Перед ней стоял покупатель, заслуживающий совсем иных действий. И, опасаясь, чтобы дело не дошло до этих действий, я покинул скорей магазин.

Когда Иван Петрович опять собрал своих рабочих для беседы со мной, я сказал им:

— Похоже на то, что дружба между нашими народами все-таки, наверно, не получится, потому что ваши женщины, как и мужчины, тоже очень долго помнят зло. Они даже не спрашивают, воевал я против их мужей или не воевал. Они просто не хотят меня знать. Скоро в вашем Ленинграде не останется такого магазина, где бы мне согласились отпустить товар.

И я рассказал им про случаи, когда уходил из их магазинов ни с чем. Они выслушали мой рассказ и опять все, как один, весело рассмеялись. Они почему-то привыкли отвечать смехом на некоторые мои слова и не всегда при этом давали объяснение своему смеху. Но на этот раз Иван Терехин все же взялся объяснить. Он сказал:

— Да разве это к вам ненависть? Это у них к своему делу ненависть. Это наплевательское отношение к своим обязанностям и к людям. Вот как это называется. Их гнать надо с такой должности, чтобы не позорили звание советского продавца. Вы мне покажите эти магазины. Я им такое впишу в жалобную книгу!.. Думаете, они только к вам так отнеслись? Они ко всем так относятся. Это такой сорт людей несознательных.

Я удивился:

— Как! И к вам тоже?

— А то нет?

— К вам? К своим? К русским?

— А какая для них разница? Я же говорю: это уж такой сорт людей безответственных. Не перевелись они еще у нас. Им хоть в пень колотить — лишь бы день проводить.

Но тут уж пришла моя очередь рассмеяться. Слишком несуразное он говорил. Не могли они так относиться ко всем. При таком их отношении ко всем люди перестали бы заходить в магазин, товар на полках остался бы нетронутым, и хозяину пришлось бы закрыть свою торговлю. Но когда я высказал такое предположение, они опять все рассмеялись. А Иван Терехин сказал:

— Опять вы со своим хозяином! А если нет над ними хозяина, тогда как?

Я ответил:

— Так не бывает. Хозяин везде есть. Но только у них он тоже, наверно, где-то далеко.

Терехин даже ладонями хлопнул себя по коленям с досады на мою непонятливость, а потом опять принялся мне доказывать:

— Да нет у них никакого хозяина, поймите вы! Они сами себе хозяева.

Тогда я рассмеялся еще сильнее, потому что сразу подметил нелепость в его доказательствах. И, выявляя эту нелепость, я спросил:

— А товар чей?

Он ответил:

— И товар им же принадлежит. И магазин им же. Только они, дуры, не понимают этого.

Я опять не мог удержаться от смеха. Очень уж забавно было мне представить хозяина, который сам не знает, что он хозяин. Однако по выражению лиц остальных я заметил, что и они согласны со словами Терехина, даже Иван Петрович.

Я мог бы рассказать им еще про один случай, в котором тоже не уловил признаков особого дружелюбия к финнам, но не стал торопиться с этим, хотя случай стоил внимания. Зайдя однажды в магазин, где продавалось готовое мужское платье, я попросил для себя светлый летний костюм из тонкой шерстяной ткани. Однако продавец в ответ на это даже не тронулся с места и только усмехнулся, посмотрев на меня с таким выражением, как будто сомневался в моем рассудке. А пока я пытался понять, что это означает, подошел другой продавец. И тогда первый сказал этому другому, кивая на меня:

— Вот здесь один гражданин хочет у нас летний светлый костюм себе купить из тонкой шерсти.

Другой продавец тоже усмехнулся и ответил:

— Ого! Летом летний костюм захотел? Да еще из тонкой шерсти? Скромное желаньице, ничего не скажешь.

И он опять усмехнулся, даже не глядя в мою сторону. Я приготовился было спросить их, почему они не подают мне нужный костюм, а только усмехаются, но вдруг знакомая догадка мелькнула в моей голове, и я поскорей вышел вон из магазина. Не знаю, как им удалось узнать меня. Наверно, кто-нибудь успел сказать им, что такой-то финн обретается в их Ленинграде, и они не упустили случая напомнить мне про то зло, которое я причинял их людям в своих лагерях. И вот еще одни магазин в Ленинграде сделался для меня запретным.