Анатолий Кончиц - В краю родном

Василий смотрел на звезды, слушал безмолвный лес и думал: почему он такой счастливый, откуда такое везенье? В то же время чего-то ему и недоставало, вспоминались товарищи по работе и всякие случаи, бывшие с ним во время долгого плаванья. А на востоке зрел рассвет…

Сейчас он лежал на песке и чувствовал себя счастливым и довольным. А перед глазами была Нинка. Вот она сидят рядом, стоит протянуть руку — и коснешься ее горячего мягкого плеча. «Идти на почту да подать телеграмму, — подумал он, но не встал и не открыл глаз. — А может, сама приедет?»

Снова и снова она как наяву появлялась перед ним, раздвигая ивовые кусты, полноватая и крепкая, и он слышал ее неторопливый голос: «Ты куда это забрался, Вася? Пока шла к тебе, комары заели».

Она садилась рядом, и он начинал искать ее руку, надеясь ощутить привычное тепло, но находил одну только пустоту.

Он повернул к солнцу другой бок, чтобы загорать равномерно, и увидел человека с удочкой, продиравшегося сквозь кусты. Человека этого он сразу узнал, хотя и не виделся с ним целый год. Это был Володька Мокрецов. Каждое лето они встречались на острове. Мокрецов и он были из одной деревни, но у Мокрецова не было избы — наследники продали ее на дрова. И теперь там, где Володька провел свое детство, откуда впервые увидел мир, на этом месте густо росла крапива да осталась какая-то ямка, будто оспинка на лице у человека.

По этой крапиве да вмятине и узнавал Володька Мокрецов то место, где стоял их дом, в котором он родился. «Тут вот и была наша изба, — говорил он обычно. — А теперь нет ничего, совсем ничего». И он всегда завидовал Василию, что у того изба стоит на месте. Хоть и обветшавшая, с худой крышей и провалившейся печью, но на месте.

— Здравствуй, Вася, — сказал Мокрецов, как будто они вчера только расстались.

— Здравствуй. — Василий встал пожать руку. Они как будто обрадовались друг другу и не обрадовались. Промыкались оба где-то год и вот снова встретились, не добыв ни худой, ни доброй славы, только что постаревшие на год.

Мокрецов бросил удочку, виновато улыбнулся и лег на песок не раздеваясь.

— Что-то мало нынче гостей, — уныло сказал он, — а раньше ведь на праздник много собиралось. Куда все и подевались? Уехали или поумирали…

Василий не ответил. «Ну и что из того, что уехали? — подумал он. — Раз уехали, значит, так надо. Что зря об этом болтать? Лежи на солнце да грейся».

То, что деревня разбежалась по всему белу свету, во все стороны, мало его трогало. Больше всего печалило, что жены не было с ним.

— Будут еще гости, — пробормотал он.

Из кустов вдруг вышла женщина в купальнике, за ней — старуха в одних трусах. Она прикрыла отвисшие груди юбкой и стала обходить парней сторонкой, озабоченно бормоча: «Ой, тут мужики, а я прусь».

Женщина подошла к Василию.

— Есть ли у вас попить?

— Есть, наверное, — сказал Василий. — В термосе.

— Согрелось, поди?

— Не знаю, в термосе не греется.

— Ну так я пивну маленько, ладно?

— Пивни, — согласился Василий.

Женщина попила из кружки и закрыла термос.

— Чья такая? — тихонько спросил Мокрецов.

— Не знаю, — сказал Василий. — Я тут молодых-то никого не знаю. Кажется, в отпуск приехала.

Женщина опустилась на песок. Была она худенькая и невысокая, с крашеными волосами.

— Как загорается, ребята?

— Хорошо, — сказал Василий.

— А ты как поживаешь, Володя? — вдруг спросила она у Мокрецова.

— Живу, хлеб жую, — растерялся Мокрецов. — А ты откуда меня знаешь?

— А ты меня не узнал?

— Не узнал, — признался он.

— Наташка я, Журавлева.

— Не может быть! — недоверчиво пробормотал Мокрецов.

Наташка вскинула голову, мол, смотри получше:

— Ну, узнаешь теперь?

— Да ведь ты была совсем не такая.

— Была не такая, Володя. Да ведь и ты был не такой.

— Наверное, и я, — согласился Мокрецов. — Бежит время.

На душе у него стало горько: не узнал Наташку. Он помнил ее синеглазой девчонкой с неловкими большими руками. Как изменилась!

— Ну и ну, Наташка, — пробормотал Мокрецов. — Так это ты?

— Время-то сколько прошло, Володя. Мужа прогнала вот. Двое детей у меня, — зачем-то толковала она расстроенному Мокрецову. Когда-то Наташка нравилась ему. — Живу в городе, квартиру дали.

Мокрецов вдруг подумал, что между ними, приезжими и земляками, такая пропасть, что никакого моста не построить через нее, потому что пропасть эта — время.

Хотя они еще и не совсем оторвались от своих изб или вмятинок на земле, заросших крапивой, но это одна только видимость.