Николай Фере - Мой учитель

Через несколько минут дежурный положил злополучный нож на стол перед Антоном

Семеновичем. Ребята перешептывались, в клубе нарастал шум, но в голосах колонистов

слышалось скорее удивление, чем возмущение.

— Валя, ты очень любишь арбузы? — продолжал допрос Антон Семенович.

— Очень. Я никогда их раньше не ела.

— А зачем ты клала корки от кусков, вырезанных тобою, на старое место?

— Я думала, они прирастут,— серьезно ответила Валя. Теперь заговорили сразу все: и

для ребят и для всех нас было полной неожиданностью, что «трижды гадом», «оборотнем,

прикинувшимся змеей», оказалась эта маленькая худенькая девочка. Лопотецкий, уже забыв

о своей угрозе «перегрызть горло гаду», начал подговаривать ребят попросту нарвать после

собрания побольше крапивы...

Антон Семенович строго посмотрел на него, и Лопотецкий сразу затих.

— Валя, ты дашь слово общему собранию, что не будешь никогда лазить на бахчу и

портить арбузы?

— Да, я больше этого делать не буду, — тихо ответила она. Антон Семенович

поставил на голосование предложение простить Валю, и ребята довольно дружно

– 10 –

проголосовали за это. Только Лопотецкий, члены его отряда да еще несколько ребят

«воздержались». Валя села на свое место, а Антон Семенович поставил на обсуждение

собрания еще некоторые —уже вполне мирные — вопросы жизни колонии.

Когда все расходились, Антон Семенович задержал Лопотецкого. Поговорив с ним о

разных хозяйственных делах, он сказал, прощаясь:

— Если я узнаю, что ты хоть как-нибудь обидел Валю, то уходи из колонии сам. Всё

равно уволю. Так и ребятам передай.

Сказано это было словно между прочим, но так, что Лопотецкий понял: Антон

Семенович не шутит!

После собрания, когда я возвращался домой под впечатлением всего, что видел и

слышал в клубе, мне показались наивными, чтобы не сказать просто глупыми, мои прежние

мысли о записной книжке Антона Семеновича, в которой будто бы систематизированы все

наказания за те или иные проступки колонистов...

Каждое необычное происшествие в жизни ребят, а то и просто изменение в их

настроении или поведении, подчас совсем незаметное, для Антона Семеновича оказывалось

серьезным поводом к тому, чтобы начинать искать иное решение уже однажды решенного

вопроса и находить новые формы педагогического воздействия на колонистов. Именно так, в

повседневной практике, вырабатывал Антон Семенович свою систему воспитания. Главным

в ней было внимание к «человеку в ребенке», гибкость и отсутствие трафарета в подходе к

ребятам.

На следующий день случай с арбузом был уже забыт. Только «капканы» Лопотецкого,

валявшиеся за ненадобностью возле куреня, еще некоторое время напоминали о той вспышке

ребячьих страстей, которую Антон Семенович так мастерски погасил.

Среди применявшихся Антоном Семеновичем наказаний был выговор с объявлением

в приказе в день праздника Первого снопа, в день рождения А.М. Горького или в день

другого ближайшего колонийского праздника.

Сначала я не понимал смысла этой воспитательной меры. Мне казалось, что

наказание, исполнение которого отложено надолго, теряет свое значение. Кроме того, думал

я, разве можно омрачать общий для всех колонистов праздник кому-нибудь одному из них?

Это непедагогично.

Но скоро я заметил, что практически до объявления такого выговора дело никогда не

доходит: тот, кто предупрежден об ожидающем его позоре, быстро исправляется, и совет

командиров отменяет свой выговор еще до наступления праздника.

МЕСЯЦ БЕЗ МАКАРЕНКО. ТЕАТР. ШКОЛА

Вначале 1925 года Антон Семенович получил отпуск и решил поехать в Москву. Во

все предыдущие годы, с самого основания колонии, он ни разу не отдыхал, потому что, как

говорил он, у него не было «свободной души». Руководство колонией на время своего

отпуска Антон Семенович решил поручить мне. Я сознавал, какая большая ответственность

ляжет на мои плечи, помнил о своей педагогической неопытности, и мне очень не хотелось

браться за эту работу. Однако от всех моих доводов и возражений ничего не осталось, когда

Антон Семенович грустно сказал:

— Ну что ж, придется и в этом году не идти в отпуск... Дольше отказываться стало

невозможно. Но на душе у меня было неспокойно, и я попросил Антона Семеновича на

всякий случай оставить мне необходимую инструкцию. Он улыбнулся.