Владимир Курбатов: Дедова груша

Ходила тогда Галинка с Василем, сыном дьякона из их прихода. И к Днипру спускалась с ним целоваться. Женихалась с Василем не по любви, а, скорее, из озорства, а может, и от скуки, а может, из-за того, чтоб другие парни не липли, — Василь был добрый, толстогубый и тихий, как теленок.

После возвращения Грачика Василь иногда приходил на Олесину поляну вместе с ним. Были они товарищами еще по приходской школе. Галинка видела, что ухватился Сашко за Василя, как черт за грешную душу. Все с ним о боге спорил и агитировал за комсомолию и комбедию. А Василь больше молчал и вздыхал. Слишком врос парень в старое да и батька своего боялся: строг был дьякон.

Начиналось уже лето, а Сашко дивчины себе еще не выбрал. Правда, на селе его часто видели с Мотрей рябой, но дела у них были комсомольские — по идейности ходили вместе. Да и то Мотря была намного старше Сашка, в войну партизанила, а сейчас громко говорила, что чего это она замужем не видела? Какому-то паразиту галушки варить! Свирепая была девка — никак Сашку не пара.

Придет Сашко на Олесину поляну, поговорит с парнями, иногда поспорит. Попоет. Хороший голос у него. Мужественный и душевный. Особенно любил он: «...а я тебя аж до хатыночки сам на руках выднесу...» Когда услышала Галинка впервые, как пел Сашко, душно ей стало, задохнулась. Никогда с нею такого не бывало. Будто позвал ее с собою... Но он не звал, он песню пел.

Тихая была в этот вечер Галинка. Сидела у заводи, обхватив руками ноги, пригнув голову свою к коленям. Глядела на звезды, украденные с неба Днипром. И Василь был тихий. Он всегда был тихий. Потом обнял Галинку за плечи, сказал то ли всерьез, то ли шутя:

— Я больше всего на свете люблю тебя... и вареники с вишнями.

Посмотрела на него Галинка впервые всерьез. Да как! Обожгла глазами.

— Лопух ты, Василь, — вздохнула и встала.

А он и не заметил, как дивчина на него посмотрела.

— Завтра мы с Сашком в луга идем на сенокос. Может, придешь?

Усмехнулась Галинка.

— Может, и приду, — сказала и ушла от него, стремительная, гордая.

А утром, подоткнув полы своего сарафана, она спустилась в Черную балку, идя напрямки к луговине, Холодная роса приятно щекотала ноги, а тяжелевшие от влаги травы покорно ложились под Галинкиными ступнями, оставляя надолго ее след. Ох, хорошо утром, когда еще не взошло солнце, идти босым по росе! И не думается ни о чем, и сердца, значит, не тревожат думы, и кажется, что сам ты растворяешься в прозрачных росах и врастаешь вместе с травами в теплый чернозем, дарящий живому и силу и радость. Галинка быстро шла и улыбалась, и ноги ее до колен были мокрыми. Сейчас ей захотелось броситься грудью на траву и лицо омыть, как и ноги, росой. Кинулась в травы и, прижимая к себе их влажные травяные локоны, громко смеялась. Вся она вымокла. Платье прилипло к телу. Необъяснимая радость охватила ее. Она вскочила и побежала навстречу дню.

Выбежала из балки на широкую стежку и налетела прямо на парней. Шли Василь с Сашком в соломенных шляпах и с косами на плечах. Забыв застыдиться, замерла Галинка. От неожиданности остановились и парни. Недвижимыми глазами смотрел Сашко на девку. Как будто впервые видел ее. Жгучие это были глаза. Высушили они Галинку от росы. Загорелось у нее лицо. И она глядела на парня неотрывно, забыв о девичьей гордости.

— Вот и добре, что пришла. Это я ей вчера сказал, чтобы пошла с нами, — зашлепал губами Василь, объясняя Сашку появление Галинки.

— Тебя послушалась, Василю. Жинкой буду покорной, — сказала Галинка и пошла вперед, задумчиво наклоня голову, осторожно ступая мокрыми ногами по пыльной дорожке.

Парни двинулись за нею.

Василь сиял и гордо косился на Сашка: вот, мол, какая у меня девка: и красивая и покорная — сущий клад!

До луговины все трое не проронили ни слова. Бросили узелки с хлебом и салом в прошлогоднем шалаше, сложенном из сухих, почерневших камышей; поднеси зажженный прут — вспыхнут, как свечка. Парни сняли рубашки и остались в шляпах и портках. Правили оселками косы... А Галинка, заплетая волосы, поглядывала на них. Сашко был выше и тоньше Василя. Мускулы на руках перекатывались под смуглой, почти цыганской кожей парня. Огромный лиловый шрам от пояса через смородиновый сосок пересекал грудь. Она подошла к парню и осторожно притронулась пальцем к зарубцевавшейся ране. Плечи парня дрогнули, как от удара, и руки обмякли.

— Что это у тебя? — спросила Галинка.

— Человече саблей побаловал, — нехотя ответил Сашко. И, может, впервые покраснел от застенчивости и девичьей ласки. А плечи парня все подрагивали.