Сусанна Георгиевская - Тарасик

Эхо пряталось в прохладном каменном уголке, Тарасик сидел под качалкой, а папа ехал по городу автобусом номер четыре.

Вот как ехал по городу папа Тарасика.

Он вскочил на ходу в автобус, уперся носком ботинка в его узкую подножку, ухватился рукой за выступ наружной стенки автобуса, а вторую ногу откинул назад, потому что ей не хватило места на подножке. Было похоже, что папа летит по воздуху.

Автобус ехал быстро. Навстречу ему летел ветер. Ветер выхватывал волосы из-под папиной кепки и трепал их на бегу. Ветер ударил папе в лицо, а улицы побежали ему в глаза широким белым полотнищем.

С подножки папе было хорошо видно, что и на крышах тоже лежит снег и что он вспыхивает под солнцем. А папиным щекам было холодно, — морозный ветер щекотал их колючками. От ветра и блеска белого снега на глаза ему навертывались слезы.

Все сияло, дробилось и троилось у папы в глазах. Ветер пел ему в ухо самые распрекрасные песни.

Он пел про то, что Тарасик не устроит дома пожара, не обольет чернилами папины тетрадки, не опрокинет на пол молочную лапшу, а съест ее и будет сыт.

Он пел про то, что папа сдаст все экзамены и через три года наконец-то станет инженером-электротехником.

«Фьюисть — хорошо!.. Фьюисть — хорошо!» — говорил ветер.

Папа слушал-слушал, что говорит ветер, и вдруг взял и поверил, что все на свете в самом деле хорошо.

— Давайте-ка сойдем с подножки, гражданин, — сказала папе кондукторша и постучала в стекло автобуса костяшками пальцев. — Давайте не будем стесняться, купим билетик!

Но папа, ясное дело, не спустился с подножки. Ему не плохо было и тут.

Он доехал до перекрестка улицы, соскочил на ходу, глотнул морозный воздух и стал бодро и весело пересекать площадь.

И вдруг папа замер с раскрытым ртом. Большие часы на перекрестке улицы сказали ему, что сейчас без трех минут девять. Этим часам, как и всяким часам на свете, не было дела ни до Тарасика, ни до папы Тарасика, ни до тех чернил, которые Тарасик опрокинул на новый паркетный пол.

Часы были заняты — они указывали время для всех людей на земле: для тех, кто родится в эту минуту и будет каждый год в этот день получать подарки; для тех, кто глянул в окошко, удивился, как все кругом светло и бело, и крепко-крепко закрыл глаза; и тому они указали время, кто придумал самую красивую на земле песню; и тому, кто сочинил, как перекинуть через широкую реку большой и прочный мост; и тому, кто в первый раз сел верхом на оленя и крикнул «кой-кой»: иди, мол, вперед, олень! И тому, кто оперся смуглой ножкой о ствол пальмы — есть такое южное, шершавое высокое дерево — и сорвал свой первый в жизни банан; и тому, кто плыл в океане; и тому, кто сделал первый робкий шажок по большой земле; и тому, кому минуло сто лет; и тому, кто сказал в первый раз короткое слово — «мама». Часы — это время; они не только часы. Поэтому и тем они сказали, который час, кто в эту секунду вылупился из яйца и глянул на курицу глазами-бусинками; и тому, кто выклюнулся из земли — травинке, и яблоне, и будущему дубу.

Пока папа, раскрывши рот, глядел на часы, большая черная стрелка вздохнула, дрогнула… Стало ровно девять часов.

Папа Тарасика опоздал на работу…

Папа, насупясь, вошел в ту комнату, где работала его бригада, и сказал: «Здравствуйте!»

Папин начальник поднял на него глаза и притворился глухонемым.

Начальник был толстый человек, лицо у него было доброе… Если глянуть на него со стороны, могло показаться, что он хороший.

Но на самом деле папиному начальнику было решительно все равно, что папа Тарасика занимается по ночам; что у папы есть сын Тарасик, что надо каждое утро, до работы, гулять с Тарасиком; что папе Тарасика сейчас не особенно хорошо живется, потому что мама Тарасика уехала на Дальний Восток, а детский сад закрыли на карантин.

Папин начальник работал в «Госэнерго», в руках у него было электричество всего района, но не было у него ни в руках, ни в кармане потайного фонаря, который может взлететь и осветить все на свете. Даже то, о чем думает человек, даже то, что у него на сердце, и то, как он живет далеко от нас — за стеклами и дверями своего дома.

Начальник не знал, что бывают на свете такие фонарики. И если бы мы сказали ему, что они бывают, он засмеялся бы нам в глаза.

В комнате, где работала папина бригада, висела на стене большая карта, похожая на географическую. Она была сделана из железа и вся разрисована квадратиками.

Взгляни на эту карту не только что Тарасик, но даже, скажем, человек посолидней Тарасика — который уже занимается в школе, — он тоже ничего не смог бы на ней прочесть.