Владимир Архипенко - Ищите связь...

— Случилось что-то, господин мичман?

— Цирк! Дивертисмент! Феерия! — пожал плечами Корецкий. — И кроме этого — ничего.

— Не понял?

— Да понимать в це’ом нечего. Вот эти о’ухи, — мичман кивнул в сторону вытянувшихся матросов, — только что резви’ись подобно несмыш’еным отрокам. А как именно — пусть сами до’ожат…

— Вполне резонно, — согласился Артемьев. Коротко приказал Малыхину: — Давай ты рассказывай.

— Дозвольте доложить, ваше благородие, — сказал, кашлянув, унтер-офицер, — главная неисправность в прожекторе полностью устранена. Вольтова дуга горит и дает положенный луч!

— Так! Ну а дальше что?

— А дальше… Дальше мы провели проверку на круговое движение прожектора, однако повели луч слишком низко и случайно высветили часть берега.

— И это все?

— Никак нет, ваше благородие! Как раз в этот момент поворотный круг заклинило и луч на соборе остановился…

— Все?

— Все, ваше благородие!

Мичман Корецкий хмыкнул, с усмешкой хлопнул снятыми перчатками о ладонь.

— Ве’ико’епное объяснение! Видите, они с’учайно высвети’и берег. Это нам просто посчаст’иви’ось, что они прожектор чини’и, а не пушку, а то ведь мог’и с’учайно выпустить снаряд в собор…

Как и все офицеры на корабле, лейтенант Артемьев знал, что мичман Корецкий, несмотря на молодость, страшенная зануда и если его не остановить, то тирада будет длиться до бесконечности. Он умело воспользовался паузой, позволившей ему войти в разговор, не перебивая собеседника.

— Согласен с вами, мичман, целиком — безответственность полнейшая. Оба заслуживают наказания. Итак, отменяю обоим завтрашнее увольнение на берег. А теперь соберите инструменты — и марш в кубрик!

У Сергея дрогнуло сердце — дождался-таки… И черт же его дернул поозоровать напоследок — и себя подвел, и товарища…

Они снова поднялись на мостик, Малыхин молча и, как всегда, аккуратно укладывал инструменты в гнезда брезентовой сумки, не говорил ни слова. Сергей видел по лицу товарища, что тот сердит и огорчен до крайности, и оттого чувство вины становилось еще острее — уж лучше бы отругал его Денис в сердцах.

Когда отнесли инструменты в шкиперскую и уже подходили к кубрику, Краухов не выдержал, нарушил молчание:

— Не серчай ты на меня, ради бога! Не подумавши я поступил, сам не знаю, как это получилось…

— То-то и оно, что мало думаешь! — неожиданно зло сказал Малыхин. — Правильно про тебя мичман сказал — отрок ты и есть… тебе не службу нести, а с мальчишками по улицам озоровать…

Слова товарища укололи Сергея. Он особенно был уязвлен оттого, что Денис высказался о нем как бы заодно с Корецким. Но в глубине души понимал, что за дело и по справедливости его ругают, и от этого становилось не легче, а еще горше.

Он хорошо знал и причину злости товарища — была у того на берегу знакомая девушка, работала табельщицей в портовой мастерской, и Малыхин как-то признался ему, что хочет жениться на ней. А теперь они уедут в Кронштадт, не побывав на берегу, и Денис не сможет повидаться с нею, предупредить об отъезде. Да и у самого Сергея была причина во что бы то ни стало побывать в увольнении. Но о том, почему это было так необходимо, он не имел права сказать даже Малыхину.

В кубрике, где после дня, проведенного на верхней палубе, воздух казался особенно спертым, при свете синей ночной лампочки Сергей подвесил на крючья парусиновую койку, тихо, чтобы не обеспокоить спящих товарищей, поставил к переборке тяжелые ботинки, привычно быстро разделся и улегся под одеяло.

Несмотря на усталость, сон долго не приходил к нему. Лежа с открытыми глазами, он все думал о своем неудачливом характере, из-за которого столько раз попадал впросак. И надо же было ему уродиться на свет с такой натурой!

На характер свой Сергей сетовал не зря. Еще с малых лет ему постоянно попадало за озорство и строптивость, за дерзкий язык. Самый младший в большой семье Крауховых, он был общим баловнем, что, впрочем, не спасало его от порки. Из всей семьи только самый старший брат Терентий никогда не тронул Сережку и пальцем, но именно его-то мальчишка уважал, побаивался больше всех, а с остальными был колюч и дерзок.

Вся улица знала его как первого заводилу и драчуна. Он вроде и силенкой особой не отличался, но был отчаянно смел, цепок и увертлив, что давало ему в драках заметное преимущество даже перед более крепкими ребятами. Зато хитрости, осмотрительности или хотя бы осторожности в нем не было ни на грош, и поэтому не раз он попадался в ловушки, расставленные продувными сверстниками.