Алексей Кожевников - Том 3. Воздушный десант

— И не надо. Теперь мы без тебя довоюем, — храбрится дед. — А ты поезжай в свою тайгу!

— И в тайге нельзя без ружья.

— Научишься, приспособишься стрелять и воднорук, — утешает Антона дед. — Ты мужик ловкий, изворотливый.

Да постараюсь извернуться. Мне без тайги и без ружья не жить. Одно умею — таежничать. А ее, войну-змею, надо убить. Надо так сделать, чтобы никому никогда больше неповадно было соваться в чужую землю, в чужой дом. — Антон повернулся ко мне: — Слушай, парень: уцелеешь в этой мясорубке — учись прикончить войну навсегда! Жалко, упустил я время учиться. Был бы теперь инженером.

— Еще успеешь. В вузы принимают до тридцати пяти лет, — сказала Валя Бурцева. — А тебе сколько?

— Двадцать восемь.

— Можешь два вуза окончить.

— Не только годы помеха. Женат я, пара детей, к тому же недоучка, и что знал, все перезабыл. Такому садиться за парту один смех. — Антон безнадежно махнул здоровой рукой. — И говорить не стоит.

А Валя сказала:

— Напрасно унываешь. Таких — женатых, детных, недоученных — после войны много сядет за парту.

— Все может быть, — согласился Антон.

И совсем тихо лежит переводчица Полина. Ее ранило осколками в ноги. Что нарушено, пока не известно, но ранена тяжело. И ни стона, ни жалобы. Терпеливая, стойкая, храбрая женщина; одинаково с солдатами рыла окопы, землянки, делала все переходы с полной десантской выкладкой, воевала рядовым солдатом, ходила в атаки в одной боевой цепи с мужем. Если уж вместе, то всегда, везде вместе. Бывают, есть удивительно преданные женщины!

Полина спрашивает о Сорокине:

— Жив-цел?

— Все в порядке.

— Не говорите ему про меня. Пусть узнает потом, когда вернется из боя.

Приходят машины и увозят раненых на тот, на спокойный берег Днепра. Мы с дедом желаем им скорой и полной поправы, они нам — победного окончания войны. Танюшка перевязала мою рану. Мы решили, что она не опасна, я могу остаться в бригаде и покажусь докторам, когда осядем на отдых.

Мы, десантники, сделали свое — помогли основным войскам нашей армии форсировать Днепр. Нас срочно выводят из боя кормить и отдыхать. Пушки, танки, самолеты, «катюши» развели такой дым и подняли такую пыль, что солнце весь день глядело тусклым, нелучистым кружком, тоже будто запыленное и задымленное. Мы зарывали в братскую могилу наших убитых. Зарывали недожитую жизнь, убитую юность, неузнанную любовь, оборванные мечты. Ах, сколько всего зарывают, когда покойнику двадцать лет!

Зарыли Федьку. Было бы легче, если бы зарыли и меня рядом с ним!

Выглянул пунцово-красный козырек закатного солнца и тотчас скрылся, будто солнце не захотело видеть нашу работу, отвернулось от нас. Похоронили и пошли нестройно, враздробь. Теперь от нас не требовали ни воинственного вида, ни затянутых ремней, не считали, сколько оторвано пуговиц.

Я вышел из сумбурного людского потока, оглядел Землю. Мне захотелось крикнуть: Земля, Земля! Ты, Земля, моя, наша первая, наша главная защитница и благодетельница. Ты кормила нас разными плодами и кореньями, ты поила из своих ключей и луж, ты укрывала в лесах, травах, оврагах, в ночной темноте. Ты, Земля, всегда была с нами, ты — наше первое прибежище, наша заступа, наша солдатская мать.

Будь благословенна, Земля, спасшая нас в своих добрых старческих морщинах! Будьте благословенны, люди доброго сердца и героического мужества!

Я прилег грудью на Землю, раскинул руки, чтобы обнять побольше, пошире, всю, и поцеловал ее.

Нас, остатки нашей бригады, вернули на учебную воздушно-десантную базу, где мы проходили подготовку. Мои друзья — Арсен Коваленков, Степанида Михайловна, Настёнка, Митька, Валя Бурцева — остались в родных местах. Антона Крошку забрали в санитарный поезд и увезли куда-то. Алена Березка сказала, что будет разыскивать своего Ванюшку и пойдет с Красной Армией в наступление хоть до Берлина, хоть на край света. Моя Танюшка приехала с бригадой, она теперь медицинская сестра в госпитале.

По приезде на базу начался повальный врачебный осмотр. Среди нас многие больны расстройством нервов, желудка, есть раненые и скрывшие свое ранение. Когда я попал в госпиталь, в руки ученых докторов, а не доморощенных, как Федора Васильевна и Степанида Михайловна, моя рана оказалась очень серьезной. Ее выскребали, прижигали, резали, зашивали. В результате ранения, лечения и контузии в бою за Свидовок я оглох на одно ухо и стал немножко кривошеим. Врачи сулят мне демобилизацию по чистой. Я не знаю, радоваться или огорчаться. Не лучше ли быть убитым, чем жить уродом? Танюшка всеми силами приучает меня радоваться: