Василий Еловских - На Сибирском тракте

— Ночью-то сторож возле дома…

Сторожа, который караулил дом управляющего, звали Маркелычем. Это был чернобородый сутулый старик. Заступив на пост, он кричал на каждого прохожего: «Отойди дальше, куда прешь!»

— Чего он мне! — расхрабрился Степка. — Я ж невидимка! Подойду и ружье у его вырву…

— А как деньги вынесем, сперва бабке Авдотье дадим…

Бабка Авдотья — их соседка. Живет она одна-одинешенька в ветхом домике с одним оконцем. Бабка совершенно глуха. По воскресеньям она проходит мимо окон и кричит: «Подайте Христа ради!»

— Потом дадим денег дяде Прохору, — добавил Санька.

Дядя Прохор — слепой. Он никогда не бреется и потому похож на старика. У него большая семья, из которой только один парнишка подрос и работает на заводе. Еще в детстве дядя Прохор окривел, а несколько лет назад ему у мартена попала во второй глаз металлическая искра, и он совсем ослеп. Денег ему теперь управляющий не платит, и, чтобы прожить, дядя Прохор чинит сапоги и пимы, вяжет лапти и корзины. Но заработок от этого невелик, и приходится с трудом перебиваться с хлеба на квас.

И мамке с тятькой надо денег дать… Да и вообще, мало ли что можно сделать, если стать невидимкой. Всего сразу не придумаешь…

Из поселка уже доносились пьяные голоса — встречать Иванов день боктановцы начали накануне. В Боктанке пили много, и пьяные иногда дрались. Боялись здесь только полицейского Кирилла Жморкина, который разъезжал с кнутом в руках на белом большом жеребце. Но Кирилл Жморкин в большую драку не ввязывался. Погрозит со стороны толстым кнутом: «Я вам покажу!» — и уедет. А вот если дерутся двое или трое, полицейский смело подъезжает и начинает стегать кнутом каждого.

Целый день Степка и Санька таскали из лесу хворост и складывали его у хлева. Вечером они этот хворост рубили и укладывали в поленницу.

С весны Степка и Санька работали только дома. Отец подумывал отдать их в подпаски или в помощь старателям, но не удалось. После Иванова дня они будут возить дрова для мартена.

Грамоте Степку и Саньку никто не учил. Один заезжий купец сказывал, что в городах для ребят есть школы. А у них в Боктанке школы не было. У кого водились деньги, тот учил своих детей грамоте у попа. А у тятьки с мамкой денег всегда не хватало даже на еду. Тятька и сам не учился и ни читать, ни писать не умел. Да и никто из знакомых не знал грамоты.

К вечеру Степка и Санька устали. Но как только на заводе прогудели два длинных гудка — десять часов вечера, — они уже были на улице. Им казалось, что время идет слишком медленно. Не хотелось даже играть в прятки. И хотя еще было светло, ребята медленно побрели к лесу по переулкам.

С Чусовой поднимался туман. Трава стала мокрой, и каждый звук из поселка слышался ясно-ясно.

Дорога к лесу знакома. Вот эта колея ведет к пашне дяди Коли, а на этой тропинке, которая днем чернеет в траве, но сейчас почему-то кажется светлой, всегда много лягушек. Пойди по тропинке — будет круглая полянка, а на ней — крепкие рыжики. Степка и Санька ходили тут всю жизнь, а сейчас почему-то их брала оторопь.

До речки Канмарь они дошли неожиданно быстро.

Всегда так: если ждешь чего-нибудь страшного, оно приходит разом, а вот попробуй дождаться чего-нибудь хорошего! Например, в жару дойти до Чусовой — обольешься потом, пока дойдешь.

Степка и Санька осторожно спустились в овраг. Они и без того дрожали от страха, а тут еще речка Канмарь шумела очень громко, совсем не так, как днем. В кочках кричали металлическими голосами лягушки. Громко булькала под ногами вода: «Буль-буль». Саньке казалось, что это не вода булькает, а кто-то другой, кто под водой сидит. Страшно!.. Слышно, как стучит сердечко, и сам себе кажешься маленьким, беззащитным…

На миг из-за туч появилась луна и осветила все вокруг. Полная луна казалась доброй-доброй. А возле нее громоздились черные облака. Одна из туч, что поближе к луне, была особенно большой, как гора. Казалось, она сейчас обрушится на землю и случится что-то страшное.

Но туча на землю не обрушилась. Она медленно закрыла луну и вместе с нею исчезла сама. Сразу стало еще темнее, чем было до появления луны.

Вот, наконец, под ногами листья папоротника.

Степка до боли сжал руку Саньки и шепнул:

— Начинай!

Сам он быстро обшарил один лист, второй, третий, четвертый — волшебного цветка не было. Санька тоже не нашел цветка. Они передохнули и снова стали искать. Может, он такой волшебный, что его не ущупаешь…

Сзади раздался громкий звук, как будто сломалась сухая жердь. Степка испугался, одним рывком сорвал целую кучу листьев папоротника вместе с колючей травой и выскочил на берег оврага. Тут он подумал, что это могла хрустнуть сухая палка под ногами Саньки. Санька бежал сзади и никак не мог догнать Степку. Он издавал какие-то странные звуки, как будто хотел разрыдаться. Степка понимал, что брату страшно, дождаться бы его, но нет сил дождаться. За каждым кустом чудятся изогнутые рога и бородатая морда лешего. Ноги у Степки стали как деревянные. Кажется, пожелай остановиться и не остановишься — сами собой бегут. Совсем рядом кто-то беспрерывно насвистывает. Степка знает, что это не Санька, он так не свистит. Значит, леший или чертенок какой-нибудь. Но оглядываться нельзя. И Степка бежит, бежит из последних сил.