Василий Еловских - На Сибирском тракте

Начальник цеха ни с кем не посоветовался, составляя план, а его надо было бы обсудить в коллективе. Видимо, Остолорский захотел подать план от себя. Вот и получился такой недоносок. Остолорский знает, что планы так не составляют, и поэтому озаглавил свое творение: «Мероприятия по улучшению работы цеха».

Зачем же он показал его Осипову — человеку, которого он обидел и который, конечно, недоволен им? Разумеется, не потому, что Остолорский хочет знать мнение Андрея Ивановича. Он вообще не стал бы с ним советоваться, а сегодня тем более. Видимо, Авенир Львович стремится и в глазах Андрея Ивановича, так же как и в глазах директора, выглядеть дальновидным руководителем, работящим и простым человеком — душа нараспашку. Ему хочется казаться искренним. Начальник цеха понимает, что этого качества у него не хватает, вот и старается…

«Что же изо всей этой истории получится?» — стал соображать Андрей Иванович. Поступит планчик директору завода, а он когда-то работал начальником механического цеха и в молодости сам стоял у станка. Человек знающий. Сразу поймет, что Остолорский чепуху наплел. Конечно, ничего Остолорскому не будет, все знают, что в цехе он недавно работает и многого не освоил. Но все равно неприятно. Да, история!

В конторку вошел Остолорский и мрачновато посмотрел на мастера.

— Вы что, все еще читаете? Давайте.

«Сердится, — подумал Осипов. — А чего сердится? Думает, что я его критиковать буду. Я могу и не критиковать, да ведь ему же, дураку, хуже будет. Экий народ!»

— У меня есть серьезные замечания по вашему плану, — сказал Осипов.

— Слушаю, — сухо, официально проговорил Остолорский.

— Начнем с первого раздела…

Андрей Иванович говорил долго, неторопливо. Замолчал на минуту, вытаскивая платок, чтобы стереть пот, почему-то выступивший на лбу, и подумал: «Уж он-то бы не предупредил меня».

К удивлению Осипова, Остолорский спокойно выслушал его до конца, неопределенно мотнул головой — движение, показывающее скорее недоверие, чем одобрение, закурил папиросу — руки его при этом немного тряслись — и сказал грубовато:

— Я посмотрю, подумаю…

Осипова задела эта грубоватость, и он, вставая, произнес холодно:

— Да, следует подумать. Думать вообще никогда не вредно.

Телефон, стоящий на столе, зазвенел. Открывая дверь, Андрей Иванович услышал неожиданно тихий голос начальника цеха. В этом голосе не было прежней уверенности, а чувствовался скорее испуг или робость:

— Да! Да, Остолорский. Я вас слушаю.

Стояли лютые январские холода. Земля была покрыта блестящей заледенелой коркой, по которой катился гонимый ветром зернистый снег. Сквозь белесую дымку слабо светило холодноватое солнце.

Возле сельской чайной, расположенной на большом сибирском тракте, часами простаивали грузовые автомашины. Одни уходили, подходили другие. Шоферы, небритые, уставшие, торопливо взбегали по крутым ступенькам в длинное деревянное здание с широкими окнами, обросшими льдом, сквозь который за тюлевыми занавесками едва виднелись спины людей.

В чайной было тепло, светло, хотя и грязновато: на полу не просыхала вода от валенок, на столах горками лежали тарелки с объедками и немытые стаканы.

Шоферы подшучивали над толстой краснощекой буфетчицей и двумя молоденькими официантками, которые ходили с наигранно хмурыми лицами и отвечали: «Не говорите глупостев. Мы не из тех, чтоб слушать такое».

В любое время, когда бы только была открыта чайная — а она была открыта с утра до позднего вечера, — проезжие, иззябнув на большой дороге, ели горячий суп. Потом им подавали второе — котлеты или пельмени — и неизменный чай. Пассажиры пили пиво и дешевенькое красное вино, а шоферы вздыхали, глядя на них, но пить не решались.

В этот день в чайной, у дальнего столика, несколько часов подряд сидел мужчина лет тридцати пяти в потрепанном пиджаке. Был он среднего роста, большеголов, широкоплеч и смотрел на всех внимательно и грустно. Мужчина съел не спеша две порции пельменей, старательно окуная каждый пельмень в горчицу, подошел к соседнему столику и спросил: «Никто не едет до Евгеньевки?» Ему ответили: «Не едем». Этот же вопрос он задал шоферам, сидящим за двумя другими столиками. Услышав и от них отрицательный ответ, снова сел на свое место. Съел еще одну порцию пельменей и, заплатив официантке, сидел и посматривал в окно.

В чайную ввалился высокий большерукий парень в замасленной стеганке и брюках галифе. Подошел к буфету и, подмигнув буфетчице, сказал басом: