Василий Еловских - На Сибирском тракте

Андрей Иванович проходит мимо огромного серого корпуса сборочного цеха. Лет тридцать назад здесь стояли низенькие, мрачноватые кирпичные стены, покрытые мхом.

Память у Осипова крепкая. Он помнит, в каком году и что построено на заводе, когда установлен тот или иной станок в механическом цехе. Прошлой осенью в стенной газете писали:

«Осипов всегда принимал самое активное участие в расширении завода и оснащении его новейшей техникой».

На старости лет Андрею Ивановичу поручили строительство нового корпуса. Он отказывался, говорил, что в его годы и с его знаниями это трудно, но его заставили, и Остолорский усердствовал в этом больше всех. Андрей Иванович уважал дисциплину, подчинился и тут. Но с самого начала все пошло неудачно. Правильно говорят, что стройка недопустимо затянулась, и в этом значительная доля вины ложится на него, Осипова. Кое-что проглядел Андрей Иванович, упустил многие возможности ускорить строительство. Нет у него прежней энергии.

Не справился, старина! Какой позор!

Андрей Иванович еще сильнее сжимает губы и низко опускает голову. Обида все больше нарастает, к горлу подступает какой-то комок… Этого еще, не хватало! Старый мастер сморкается, поднимает голову, выпрямляет спину и идет, прямой как столб.

— До свиданья, Марья! — говорит он вахтерше и открывает наружную дверь проходной.

Перед заводом — длинная асфальтированная площадка, по краям которой растут широкие, густые кусты акации. Они тесно переплелись между собой и тянутся сплошной зеленой стеной. Там, где кончаются кусты, стоят легковые машины и автобус, наполовину заполненный пассажирами. Здесь же — торговые палатки, возле которых толпятся люди. Слышатся громкие голоса и смех. Это уже не завод, и в то же время здесь все неразрывно связано с ним. Вот стоят несколько парней в рабочих спецовках. Они разговаривают с высокой светловолосой девушкой, у которой в руках стеклянные пробирки, — видимо, лаборантка. До начала очередной смены еще полчаса, и Андрей Иванович недоумевает: зачем парни пришли так рано?

На асфальте темнели глянцевые полосы. Они появились от копоти, наносимой ветром с завода, от легковых машин, от многих сотен ног, проходящих здесь перед началом и после рабочей смены. В этом месте стоит типично заводской запах, густой и острый.

В прежние годы Андрею Ивановичу приходилось ездить в деревню помогать колхозникам убирать урожай. Ему нравились лес и сельская тишина, запахи луговых цветов и трав, но он всегда тосковал по ни с чем не сравнимому запаху завода. Даже заводские гудки были дороги Андрею Ивановичу и действовали на него успокаивающе, когда он дома ложился спать.

До дому он шел не полчаса, как обычно, а почти час. Жена, Анастасия Федоровна, вынув из русской печи горшок со щами и алюминиевую миску с кашей спросила встревоженно:

— Что случилось, Андрюша?

Андрей Иванович буркнул:

— Да так…

И поморщился — от жены ничего не скроешь.

— Что там «да так»… Смотришь исподлобья, фуражка на лоб напялена. Еще когда ворота открывал, так я поняла: что-то неладно.

— Как это ты поняла? Выдумываешь все.

— Ничего не выдумываю. Ты резко дернул щеколду и сильно хлопнул воротами. А обычно делаешь это тихонько. И шел ты сегодня очень уж медленно и тяжело.

Андрей Иванович удивленно хмыкнул и, опустившись на стул, достал пачку папирос. Всю дорогу он почти беспрерывно курил, отчего во рту появилась горечь, а дыхание стало частым и неглубоким. Осипову казалось, что на улице и в доме очень душно. «Слишком я накурился», — подумал он, но все же вынул еще одну папиросу.

Из своей комнаты вышла дочь Осиповых.

— Папа устал, а ты, мама, придираешься к нему.

— Помалкивай, Танечка, — равнодушно отозвалась мать.

Осипов хмуро оглядел дочь: пышные волосы сзади перевязаны и поднимаются над затылком, как хвост у петуха, клетчатая юбка плотно облегает бедра, а кофта — грудь. Андрей Иванович крякнул, еще больше нахмурился и пробормотал:

— Не слишком ли того… для девицы?

— А что? — с детской непосредственностью спросила Таня.

Не отвечая дочери, Андрей Иванович напустился на жену:

— А ты куда смотришь? Она скоро так себя обтянет, что всем чертям будет тошно! До пятидесяти лет замуж не выйдет… Ишь придумала красоту наводить!..

— Перестань, Андрей, — начала сердиться Анастасия Федоровна.

Таня наморщила лоб:

— Какой ты старомодный, папочка! Право, старомодный. Ведь всем нравится, как я одеваюсь. Авенир Львович, когда приехал из отпуска, сказал, что я по одежде и прическе совсем столичная девушка. А он в этом разбирается. В Ленинграде родился, в Москве учился. В общем, повидал кое-что.