Василий Еловских - На Сибирском тракте

Михаилу Михайловичу было интересно-узнать, что думают в колхозе о его предшественнике. Дубов работал первым секретарем райкома партии около десяти лет. А в войну и первые послевоенные годы был председателем райисполкома. Осенью его слушали на бюро обкома партии и сняли с работы.

— Тот все на арапа: «Почему, такие-сякие, не делаете? Чтоб было!..» А сам толком не разберется ни в чем. Как-то летом прикатил к нам на сенокос на легковушке. Зашел в правление, спросил о том о сем. Поехал на луг. Посмотрел, покурил на кошенине и укатил обратно. А спросить его, зачем приезжал? И каждый раз так. А важности на себя напускал! Видела я однажды, как он в районном Доме культуры выступал. Вид внушительный. Костюмчик, как говорят, с иголочки. Баритон громкий, властный, с каким-то даже металлическим оттенком. Скажет фразу — отопьет из стакана, скажет вторую — снова отопьет. Говорит, и в руках стакан чая. Потом поставил стакан и заходил по сцене. Неторопливо, уверенно и руки назад. А люди сидят и слушают.

— Ну вот, — хмуро проговорил Вдовин. — Начала за здравие, а кончила за упокой.

Доронина тряхнула головой:

— Ничего подобного. Все о том же. Сколько раз говорили начальству о кино. Кинокартины только старые гонят — «Бабы рязанские» да «Путевку в жизнь».

— Насчет кино — это верно, — подтвердил Вдовин.

— А когда я не верно говорю?

— Не хвались, Ирина.

— Лекции нужны по агрономии. По международному положению и вообще о политике читают. А вот по агрономии… Агроном у нас в колхозе старый, все зубы выпали, где уж тут с лекциями…

Караваев усмехнулся и подмигнул Вдовину:

— Колючая.

Вдовин понял это по-своему:

— Да уж слишком.

— Почему «слишком»? Эх вы, Андрей Порфирьевич!

«Славная дивчина», — подумал Караваев и сказал как мог миролюбиво:

— Ладно, ладно, товарищи. Лекции о сельском хозяйстве надо, конечно, чаще читать. Соберите завтра народ в клубе. Я прочитаю лекцию о хозрасчете. Это для начала. Что вы опять удивляетесь, товарищ зоотехник? Я агроном. С кинофильмами — проблема не сложная. Позвоним. И завтра же пришлют новую картину. Не понимаю, как вы не смогли договориться о фильмах.

В кабинет вошел белобрысый мальчик лет десяти в новом полушубке. У него были большие черные глаза. Он остановился у двери и с наивным любопытством стал рассматривать Караваева.

— Ты чего, Васил? — спросил Вдовин у мальчика.

— А так…

Мальчик смотрел, приподняв брови.

— Пойди куда-нибудь, погуляй. К ребятишкам, что ли… Пойди погуляй, варнак.

Вдовин весь преобразился: он улыбался, морщины возле его ноздрей приобрели дугообразную форму, глаза прищурились и засверкали. Он выпрямился и положил на стол огромные руки с синеватыми венами.

— Сынок, — сказал Вдовин, когда мальчик вышел. И снова стал мрачноватым, неулыбчивым.

Они засиделись допоздна. Выходя из правления, Караваев подумал, что о колхозе у него уже есть кое-какое представление, а вот о самом председателе он за весь вечер мало узнал. Вдовин казался ему скрытным.

Зоотехник пошла домой, а Вдовин повел Караваева к бабке Куприяновне на ночлег. К той самой бабке, которая топила в правлении печи и направила Михаила Михайловича на ферму к Вдовину.

Пурга утихла, но стало еще холоднее. Ветер был необычайно студен, обжигающ. По всей улице намело сугробы, и с трудом угадывалась дорога. Деревня спала. Электростанция уже прекратила работу, и в домах лишь кое-где горели керосиновые лампы. Возле одного из домов, освещенного такой лампой, стояли парень и девушка. Он держал ее за руку, она вырывалась, смеясь.

— Гуляют! — весело крикнул Караваев. — И погодка не мешает.

— Гуляют, — равнодушно отозвался Вдовин.

«Экое ты, брат, бревно», — мысленно обругал его Караваев.

На весь дом храпел сын Куприяновны, свесив ноги с полатей. Сама бабка, собирая на стол немудреный ужин — кринку молока, каравай хлеба да соленую капусту, говорила неторопливо:

— Уж шибко сама я стара стала, что ли… Потому, может быть, иль по другому чему, но кажется мне, будто начальники-то нынче уж больно молодые какие-то? А? Бойкия, быстроногия.

Караваев сидел на полене, грел ноги у железной печки и, слушая тоскливый вой трубы, думал, что жизнь, в сущности, полна неожиданностей. Еще совсем недавно он, Михаил Михайлович, работал недалеко от Москвы вторым секретарем райкома партии. И вот сейчас он в Сибири. Послали. Приехал. Территория района почти такая, как и области, в которой Караваев раньше работал. А дороги скверные. Иной раз их переметет так, что приходится наугад по целине ехать. Холод. Печные трубы гудят, будто в них сто чертей забрались. Да и народ не очень-то говорливый. Особенно старики.